Туркестанцы

В штабе мне предложили искупаться и отдохнуть в отведенных для меня комнатах. Распоряжался всем Серденко. Он держался самоуверенно, на всех начальственно покрикивал, а со мною разговаривал каким-то фамильярно-доверительным тоном. Я насторожился. Мне не понравилось сонное благодушие, царившее в штабе. Часовые прятались в тени деревьев, лениво поглядывая на проходящих, в отделах накрашенные машинистки кокетничали со штабными командирами.

Отказавшись от отдыха, я потребовал, чтобы мне доложили положение дел. По недоуменным взглядам, которыми обменялись командиры, я понял, что мое тре-бование показалось им по меньшей мере странным.

— Какие у нас, комбриг, дела? Все тихо, мирно, — сказал Серденко. — Джунаид за границей чаек попивает, а местных басмачей силой против нас не подымешь.

Меня покоробило от этих слов комиссара и его манеры разговаривать. Я еще не знал тогда, что в бригаде к Серденко пристало прозвище Наполеон, данное ему за самоуверенность и зазнайство. Невольно вспомнился мой друг и боевой товарищ Ратников, с которым было так легко работать. Я с трудом сдержался, чтобы не ответить комиссару резкостью.

— Боюсь, что вы себя убаюкиваете, товарищ комиссар. Благо, к этому располагает и климат Хорезма — знойный и сонный. Может быть, вы все-таки расскажете о политических настроениях населения, о наиболее угрожаемых районах? — спросил я.

— Вам обязательно подавай угрожаемые районы, — ответил Серденко и снисходительно улыбнулся. — Но нет их у нас. Мы бывших басмачей вот где держим. — Серденко показал кулак. — Понимаю, обидно боевому командиру, когда все мирно, но уж тут ничего не поделаешь. Все так сложилось, что до вашего приезда со всеми делами управились.

Я понял, что, пока не буду располагать фактами, спорить с Серденко нет смысла.

Доклад начальника штаба А. В. Хилинского был такой же бесцветный. Из него я узнал только, что гарнизон Хивы состоит из 1-го батальона 1-го Туркестанского стрелкового полка, Хорезмского отдельного эскадрона, конно-горной батареи и двух эскадронов — связи и саперного. Начальник штаба сообщил, что 83-й кава-лерийский полк находится в Ташаузе, 82-й — в Мерве, а 84-й — в Самарканде в оперативном подчинении 4-й Туркестанской стрелковой дивизии. Никакой оперативно-разведывательной работы штаб бригады не вел.

Выслушав доклады, я вышел в сад. Вместе со мной вышел и начальник особого отдела Четвертаков.

— Зайдемте ко мне, товарищ Мелькумов, — предложил он.

Мы прошли по тенистой аллее, обогнули хауз и подошли к крыльцу небольшого флигеля. У крыльца стоял часовой, который проводил нас внимательным взглядом. В комнате, куда мы зашли, стоял сбитый из досок стол, полевой телефон и обитый железом сундук. Очевидно, здесь были и кабинет, и спальня, и столовая Четвертакова, так как в углу я увидел разобранный топчан и аккуратно свернутую постель, а на окне накрытые бумагой тарелки, чайник и бутылку с водкой. Четвертаков, следивший за моим взглядом, улыбнулся:

— Малярия забивает, — сказал он, точно оправдываясь.

— Я это сам понял. Вряд ли пьяница стал бы так открыто держать водку, — ответил я.

Четвертаков мне сразу понравился. В его сдержанной манере говорить, в прищуре серых, пытливых глаз угадывалось умение разбираться в людях и постоянная настороженность. В отличие от Серденко настроен он был далеко не благодушно. Он открыл сундук, предварительно повозившись с огромным висячим замком, и достал зеленую папку.

— Познакомьтесь… — предложил он.

Это был список племенных вождей. Против почти каждой фамилии стояло: председатель ревкома. Так, Нияз-Бакши был председателем ревкома в Ак-Тепе, Якши-Кельды — в Куня-Ургенче, а Гулям-Али-хан — в кишлаке Мая-Батан. Каждому из вождей давалась довольно подробная характеристика, из которой было ясно, что настроения у вождей далеко не советские. Словом, почти все они были явными или тайными басмачами.

— Вы делились с комиссаром своими соображениями? — спросил я.

— Много раз. Но он мне отвечал так же, как и вам: раз все спокойно и нет открытых выступлений против Советской власти, значит, нечего волноваться. Да что говорить: я докладывал не только Серденко. Дело в том, что в Ташкенте, уже не говоря о местных властях, не вникают в ход событий. Распоряжения или решения правительства, направленные на укрепление Советской власти, не встречают со стороны вождей возражения. Но в кишлаках и аулах все остается по-старому, как было до революции: дехкане не имеют земли, распределение воды остается в руках родовых старшин.

— Но ведь по материалам, которые вы собрали, Якши-Кельды — явный басмач, — сказал я.