Турнир Трех Неудачников (СИ)

— Ваш достопочтенный дедушка, полагаю, это ваш дедушка, сказал тогда, в семьдесят девятом, те же слова, когда отдал за портрет моей дочери один галлеон, — беззлобно вздохнул Паскаль.

Но с лица Скорпиуса улыбку стерло словно краску.

— Расскажите.

— Это не слишком веселая история для юноши.

— Когда я доживу до ваших лет, Пьер, боюсь, уже некому будет рассказать мне эту не слишком веселую историю.

Мсье Паскаль снова кротко улыбнулся и поставил фужер на тумбу. Скорпиус, поймав взгляд, впервые почувствовал стыд за свой внешний вид — шутки шутками, но сейчас с заместителем мадам Максим юморить не хотелось.

— Мою дочь звали Мадлен, — сказал мсье Паскаль, то ли улыбнувшись, то ли подавив вздох. — Я написал портрет незадолго до ее смерти.

Скорпиус смолчал, тоже отставив фужер и смахнув с головы дурацкую позолоченную диадему.

— Она умирала от оспы, долго и тяжело умирала, а болезнь изменила ее до неузнаваемости, — глухо сообщил мсье Паскаль. — И я написал ее портрет по памяти, такой, какой запомнил ее двенадцатилетнюю. Кудрявую, в белом платье и полевыми цветами, которые она так любила. Единственная память, единственное, что осталось, но тяжелые времена…

— Не продолжайте, — прервал Скорпиус жестко.

Портрет, который Люциус Малфой купил в далекой молодости у нищего художника за насмешливый галлеон. Портрет, который был впоследствии подарен Люциусом, уже главой Попечительского Совета Хогвартса, замку, украшал лестничный пролет близ гостиной Когтеврана. Скорпиус, как и сотня учеников до него, и сам столько раз проходил мимо, даже не обращая внимания на то, как девочка с цветами всякий раз делает реверанс и приветливо машет рукой с полотна. Портрет, истории которого не знал никто, да что уж говорить, если портрет девочки с цветами называли «Девочка с цветами». Ни имени, ни художника, ни цены, ни истории не знал никто.

Кто-то называл его «Портрет Пастушки», кажется, кто-то из Когтеврана и пустил этот слушок. Кто-то и вовсе не обращал на него внимания, Скорпиус тоже не обращал, ибо, что бы он тут не плел застукавшему его в неловкой позе и ситуации мсье Паскалю, искусство ему было до того же места, которое сейчас прикрывал серебряный поднос с эклерами.

— Ну что же вы, — приободрил натужно мсье Паскаль. — Я же говорил, что это невеселая история о том, как нищий художник продал единственную память о дочери за галлеон.

Скорпиус отвел взгляд стыдливо.

— А второй портрет? Вы сказали, что продали за всю жизнь два портрета.

— Портрет Николаса Фламеля, — проговорил Паскаль. — Его в восемьдесят пятом году купил сам Альбус Дамблдор для коллекции Хогвартса, можете себе представить?

— С трудом.

— Дамблдор, ваш бывший директор, вы… ах, вы его не застали. Жаль. Я обязан ему местом в Шармбатоне, он советовал меня мадам Максим.

— Я наслышан о благородстве профессора Дамблдора.

— Все наслышаны, мой дорогой. Все.

На этой ноте молчание затянулось. Переводить тему вновь на свою исключительную любовь к живописи Скорпиус не стал, уверившись, что даже с его талантом лжеца, не сумел бы.

Мсье Паскаль, тоже неловко заерзав, поймал взгляд светло-карих глаз.

— Что ж, я засиделся здесь с вами, мсье Малфой, — улыбнулся он, поднявшись с края кушетки. — Надеюсь увидеть ваш портрет, Стефан действительно талантлив.

Скорпиус стыдливо огляделся в поисках чего-нибудь, чтоб прикрыться, но мсье Паскаль не глядел на него, уже шагая к двери. Обернулся лишь у порога.

— Совсем забыл. Передайте Стефану зайти к мадам Максим.

Дверь за преподавателем тихонько закрылась и Скорпиус, наконец, отставив поднос, поднялся с кушетки на затекшие ноги. Швырнув позолоченную диадему в окно, и глядя, как дешевая безделушка разлетелась десятком канареек, щебечущих зимнему солнцу некую песнь, он стащил с ширмы мантию.

***

— Все, — закрыл лицо рукой Ал. — Скорпиус, поговори с ней, она не слышит меня.

Доминик в очередной раз насупилась.

Жабросли глотать она под угрозой казни не собиралась, уже принципиально, а не из соображений брезгливости.

— Чего? — рассеянно протянул Скорпиус, проходя мимо них в башню.

— Я не буду жрать жабросли, это омерзительно, они же в слизи…

— Я предложил перемолоть их.

— Ты же сам сказал, что слизь — самое ценное, и если перемолоть, то она вытечет, а так…

— Ну уж прости, я хоть что-то предлагаю, а не носом верчу и «ойвсекаю».

Скорпиус, глянув на друга и девушку так, словно увидел впервые, отмахнулся и зашагал в спальню. Ал, проводив его взглядом, нахмурился.

— Еще раз говорю, я не буду есть жабросли…

— Да заткнись ты уже, — цокнул языком Ал и направился в спальню за Скорпиусом.

Миновав винтовую лестницу и прикрыв дверь, он фыркнул с порога:

— Что случилось? Не вышло сыграть в мушкетеров, потому что гувернер конфисковал шпагу в самый ответственный момент?

Скорпиус, уперев руки в подоконник, даже не улыбнулся. Альбус по душам говорить не умел и не любил, но уйти было бы хуже насмешки. По крайней мере, так показалось.

Приблизившись и тоже встав у окна, он без слов поджег кончиком волшебной палочки сигарету, которую Скорпиус прикусил и пожевывал.

— Расскажешь или свалить в туман?

— Свали в туман.