Туунугур (СИ)

В желтоватом свете лицо Слепцова приобрело восковой оттенок. Он смотрел на Киреева, как Прометей на только что созданных им людишек - умилённо и с родительской теплотой.

- Истина... - пробормотал Киреев, сосредоточенно глядя на дно пустой рюмки. - Я бы занялся проблемой истины.

- Вот и пишите о ней.

- А как же...

- Да плюньте вы на всё! - сказал разошедшийся гость. - Нам дана величайшая драгоценность - жизнь! А мы тратим её на всякую дре-бе-день. На мусор! Плодим заманчивые миражи. Занимаемся душевным онанизмом. А когда приходит старость, оглядываешься назад - и вспомнить нечего.

- Мне есть что вспомнить, - промычал Вареникин, копошась возле бивней. - Я медучилище возглавлял. Та ещё работёнка.

- А, медучилище ваше, - пренебрежительно отмахнулся Слепцов. Потом задумался и вдруг произнёс, глядя в одну точку: - Пифагор был гей, и Платон тоже... все они были эгоисты. Это ещё Диоген заприметил, когда платонову рвоту рассматривал. Гордыни в ней не было...

Стало ясно, что профессора пора транспортировать в гостиницу. Голубев вызвал по мобильнику такси, затем вместе с Киреевым помог Слепцову одеться. Тот всё никак не мог попасть в левый рукав, затем вдруг заинтересовался имитацией охотничьей стоянки и подбежал к ней, волоча за собой половину куртки. Обнял кинувшегося за ним Голубева и, пустив слезу, принялся уговаривать его завязать с диссертацией.

- Погубите себя! Погубите.

Киреев и Голубев снесли философа вниз (Вареникин мирно спал в обнимку с бивнем), потом возле крыльца минут пять держали его под руки, пока не подкатила машина. Слепцов хохотал, запрокидывая голову, приплясывал и напевал какую-то якутскую песню. Когда его усадили в такси, Голубев дал водителю сотку и пошёл будить Вареникина.

С политологом вышло тяжелее. Тот ни в какую не хотел вставать, орал и обзывал собутыльников пендосами и оппортунистами.

- Может, всё-таки жене его позвонить? - предложил Киреев.

- Ни в коем случае! Ещё не хватало, чтобы она узнала, какие вещи тут творятся.

- А то она не знает! - сказал Киреев.

Голубев вызвал второе такси и, поглядывая на мирно дремлющего Вареникина, сказал:

- Навеяло. Я тут ремонт в квартире затеял, нанял по знакомству рабочего. Мужик - золотые руки. Но повёрнут на политике, хоть святых выноси. Цитирует Прилепина, трещит о нашем величии и гибели западного мира, вывалил на меня ворох мыслей Вассермана и Старикова. Сил уже нет.

- Небось, на порнолабе забанили, вот и гоняет шершавого на "Тополя" - "Искандеры", - мрачно прокомментировал Киреев. - Надеюсь, невидимая рука рынка дала ему по харе?

- Каким образом? Выгнать на хрен?

- Именно. Нехай идет работать на госпредприятие.

- А что, Вассерман и Стариков за огосударствление?

- Ну уж точно не за либерализм.

Вареникина тащили, сдавленно матерясь.

- Здоровый, оказывается, боров, - пыхтел Голубев. - А так и не скажешь.

Из кабинки на них с молчаливым осуждением взирала вахтёрша.

- Пора вам тут открывать клуб для интеллигенции, - сказал Киреев - Чтобы можно было бухать на законных основаниях.

- Налогами задавят. А так мысль, конечно, хорошая.

Вареникина впихнули в такси, Голубев нахлобучил на взлохмаченного политолога упавшую шапку.

- Довезёте, Анатолий Сергеевич?

- А куда деваться? - ответил Киреев, ёжась в предчувствии неприятного разговора с вареникинской женой.

- Удачи вам!

Директорская грива мерцала под звёздным небом, точно осыпанная инеем.

Киреев сделал ему ручкой и захлопнул дверцу.

Вареникин жил в панельной многоэтажке рядом с барачным кварталом, известным в Туунугуре под названием "Харбин". Когда-то там селили первых строителей города, потом - новоприбывших геологов, затем - всех подряд, кого течение жизни прибило к стылым берегам Туунугура. Квартал задумывался как временный, его давно должны были снести, но на строительство нового жилья средств не было, и в итоге он превратился в якутский вариант фавел. Жители остального города считали обитателей Харбина сплошь алкоголиками и бандитами, а те их - бездельниками и чистоплюями. С вареникинского балкона весь Харбин лежал как на ладони. Не худший вариант: окна кафедры вообще смотрели на помойку.

Выволакивать раскисшего политолога из машины оказалось даже труднее, чем втаскивать внутрь. Таксист лишь усмехался, наблюдая за потугами Киреева в зеркало заднего вида. Киреев дотащил Вареникина до приподъездной лавки и попытался привести в чувство. На какое-то мгновение ему это удалось. Вареникин открыл глаза и, сфокусировав взгляд на коллеге, заявил:

- Всё равно наша возьмёт. Ни хрена у вас не выйдет, суки натовские.

После чего снова уронил голову на грудь.

Киреев, матерясь сквозь зубы, потащил его в подъезд. Подумал: "Увидит меня сейчас кто - чёрт-те что вообразит". Потом ещё подумал: "А если студенты заметят?". Но тут же успокоился - студенты и не такое видали. В конце концов, в студенческом общежитии жил Джибраев, а уж его-то во хмелю им доводилось наблюдать не раз.