Туз в трудном положении

Грег проскользнул мимо застывшего в ужасе Рэя, рука которого все еще была бесполезно вытянута вперед. Эллен лежала у стены на следующей площадке. Глаза у нее были закрыты, из глубокой раны у виска текла струйка крови. Когда Грег оказался рядом, ее глаза, помутневшие от боли, открылись. Она попыталась сесть. Грег обнял ее, а Рэй заорал Джеймсу, чтобы тот вызвал «Скорую помощь».

Эллен застонала и резко схватилась за живот. У нее между ногами появилось яркое пятно крови. Ее глаза распахнулись.

– Грег! – выдохнула она. – Ох, Грег…

– Мне очень жаль, Эллен. Боже, как мне жаль!

Она начала плакать, захлебываясь рыданиями. Он плакал вместе с ней, горюя о неродившемся ребенке, но другая часть его личности ликовала.

В эту секунду он ненавидел Кукольника.

9.00

Завтракавших становилось все меньше. Те, кто сюда приходил – черные и белые, – были простыми работягами, и теперь для них наступало время начинать свой день. Спектору тут было не в пример комфортнее, чем в «Мариотте». Там было слишком много людей, которых его тянуло убить, а после вчерашнего нападения он был в особенно мерзком настроении. Он просматривал утреннюю газету, но пока не нашел там сообщения о том, что Тони оказался в больнице после нападения антиджокерски настроенных бандитов.

Госпитализацией Тони он предоставил заниматься Шелли. Ему не хотелось задерживаться до появления полисменов, которые начнут задавать всяческие вопросы. Рисковать ни к чему. Когда он смывался, Шелли бросила на него странный взгляд, но он знал, что она ничего говорить не станет. Ей достаточно того, что он на их стороне.

Спектор расправился с порцией картофельных шницелей с беконом.

Кофе был горячий, и его постоянно подливали, так что ему совершенно не хотелось никуда идти. И вообще это дело больше не вызывало у него энтузиазма. Может, ему лучше навестить Тони и смыться из города.

Репортеры набились в приемную. Грег мельком видел их каждый раз, когда открывались двери: поток света от переносных софитов, разрывы фотовспышек, разноголосица громких вопросов… Новость о падении Эллен распространилась стремительно. Они уже ждали, когда машина «Скорой помощи» добралась до больницы.

Хмурый Билли Рэй стоял привалившись к стене.

– Если хотите, я велю их убрать, сенатор. Стервятники! Упыри!

– Пусть их, Билли. Они просто делают свою работу. Забудь о них.

– Сенатор, говорю же: я был так близко! – Билли поднес кулак к лицу, губы его кривились. – Я должен был ее поймать! Это я виноват!

– Билли, перестань. Ты не виноват. Никто не виноват.

Грег сидел на банкетке в коридоре у операционной. Поза была продуманной: «Переживающий супруг». В его сознании ликовал Кукольник. Он поглощал боль Эллен, наслаждаясь ею. Даже под наркозом он мог заставить ее содрогаться от боли. Ее тревога за малыша ощущалась как холодная синева, но Кукольник превратил это чувство в до боли насыщенный сапфир, который медленно перетекал в красно-оранжевый цвет ее собственных травм. Но лучше – во много раз лучше – был Гимли. Сущность Гимли, прицепившаяся к его ребенку, испытывала муки, и никакой наркоз не мог притупить эту боль или помешать Кукольнику многократно ее усилить. Грег чувствовал, как Гимли задыхается, давится, вопит у Эллен в утробе.

А Кукольник хохотал. Он радовался смерти ребенка, потому что с нею умирал и Гимли. Он хохотал, потому что это безумие наконец-то закончилось.

Медленная жуткая смерть младенца была вкусной. Она была питательной. Грег отупело воспринимал происходящее. Он разрывался пополам.

Та часть его личности, которая была Грегом, содрогалась: ликование Кукольника ужасало и внушало ей отвращение. Этому Грегу хотелось плакать, а не смеяться.

«Ты не имеешь права испытывать облегчение. Это твой ребенок умирает, частица тебя самого. Ты хотел ребенка – и ты его потерял. А Эллен… Она любит тебя и без вмешательства Кукольника, а ты ее предал. Как ты можешь не горевать, подонок?»

Но Кукольник только презрительно усмехался. «Гимли свое получил. Это был уже не твой ребенок. Хорошо, что он умирает. И еще лучше – что он при этом нас кормит».

Грегу было слышно, как рыдает Гимли. Это был странный звук. Кукольник смеялся над мучительным одиночеством, звучавшим в этом плаче.

Крики Гимли внезапно превратились в нарастающий безнадежный вопль. Он становился все пронзительнее и при этом постепенно стихал, словно Гимли летел в глубокую темную пропасть.

А потом наступила тишина. Кукольник застонал в оргазме.

Дверь операционной распахнулась. Врач в пропотевшем хирургическом костюме вышла в коридор. Кивая Грегу и Билли, она поморщилась и медленно пошла к ним. Грег поднялся на ноги.

– Я – доктор Левин, – сказала она. – Сейчас ваша жена спит, сенатор. Для женщины в ее положении падение было ужасным. Мы остановили внутреннее кровотечение и зашили рану на голове, но у нее сильные ушибы. Позже я собираюсь сделать рентген таза: перелома там нет, но я хочу убедиться, что в костях нет трещин. Мы будем ее наблюдать как минимум сутки или двое, но, думаю, со временем она полностью поправится.