Туз в трудном положении

– Она сказала, что уже потеряла сына, – негромко проговорил он. – И еще сказала, что не намерена терять все остальное.

Кукольник натянул нити изо всех сил, открывая разум марионеток. Шум в зале стал нарастать, достиг максимума – и смолк. В задней части зала, где находились джокеры, начались аплодисменты, которые постепенно распространились на весь зал. Вскоре все уже встали на ноги, хлопая в ладоши, смеясь и плача одновременно. Атмосфера внезапно стала напоминать молельное бдение: все раскачивались, кричали, плакали, горевали и торжествовали одновременно. Он видел, как Арахис размахивает своей единственной рукой: его рот черной раной рассек его чешуйчатое жесткое лицо. Он подпрыгивал на месте. Его возбуждение задело джокера Светлячка: его пульсирующее сияние соперничало с фотовспышками.

Камеры поворачивались так и этак, снимая странное празднество. Репортеры лихорадочно шептали в микрофоны. Грег стоял неподвижно, задержав руку над клочками бумаги. Спустя несколько мгновений он позволил своей руке опуститься и поднял голову, как будто только сейчас услышал шумное одобрение зала, и в наигранном недоумении покачал головой.

Кукольник ликовал. Грег перевел часть украденной способностью реакции на себя самого – и ахнул от чистой, неразбавленной силы эмоций. Он поднял руки, призывая к тишине, а Кукольник чуть отпустил веревочки марионеток. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем его голос стал слышен.

Он с трудом выдавил:

– Спасибо! Спасибо вам всем. Наверное, кандидатом следовало бы выдвинуть Эллен: она трудилась столько же, сколько я, – а может, и больше, – даже когда уставала из-за беременности и чувствовала по утрам тошноту. Если я съезд не устраиваю, мы могли бы выдвинуть ее.

Это вызвало новую овацию и даже одобрительные крики, перемежающиеся рыдающим смехом. И все это время Грег адресовал им бледную, натянутую улыбку, в которой от Кукольника не было ничего. А какая-то часть его существа презрительно наблюдала за происходящим.

– Я просто хотел всем вам сказать, что, несмотря на все, мы продолжаем борьбу. Я знаю, что Эллен видит нас из своей палаты, и она просит, чтобы я поблагодарил вас за сочувствие и неизменную поддержку. А сейчас я хотел бы к ней вернуться. Миз Соренсон ответит на все вопросы, которые у вас могли остаться. Еще раз спасибо вам всем. Эми…

Грег приветственно вскинул руки. Кукольник с силой дернул нитки марионеток. Они разразились приветственными криками, заливаясь слезами. К нему снова вернулись все его возможности.

Теперь все было в порядке. Он это знал. И почти всем своим существом ликовал.

14.00

Звуки какой-то мыльной оперы просачивались сквозь гипсокартонные стены дешевенького номера мотеля. На экране в ее комнате хорошенькая юная девушка-джокер с ярко-голубой кожей по подсказкам ведущего пыталась угадать пароль. Закутавшись в дешевый жесткий халат, купленный ее таинственным благодетелем по скидке в отделе хозтоваров, Сара сидела на кровати и всматривалась в картинку так, словно это было важно.

Она все еще пыталась собрать воедино те осколки стекла, которые срочные новости оставили у нее в желудке. У супруги сенатора Хартманна произошел выкидыш в результате трагического падения… Сенатор мужественно боролся с горем, сражаясь за политическое выживание в зале съезда. Проявляя именно то упорство, которое Америке необходимо взять с собой в девяностые годы, подразумевал тон комментатора. А может, это просто у Сары в ушах шумела кровь.

Ублюдок. Чудовище. Он пожертвовал женой и неродившимся ребенком, спасая свою политическую шкуру.

Лицо Эллен Хартманн выбилось из-под покрова, который она набросила на свои воспоминания о кругосветном турне. Бледная отважная улыбка, понимающая, терпеливая… бесконечно трагичная.

И вот теперь она лежит, исковерканная и умирающая, потеряв ребенка, о котором так мечтала.

Сара никогда не была ярой феминисткой, которым свойственно рассматривать все отношения между людьми с точки зрения огромных коллективов, политизированной метафоры, когда каждый мужчина – это МУЖЧИНА, а женщина – ЖЕНЩИНА.

Однако происшедшее глубоко ее задело, оскорбило какие-то глубинные чувства. Вызвало прилив гнева: за себя, за Эллен, за все жертвы Хартманна – да, конечно, но в особенности за женщин.

За Андреа.

Мужчина, поспешно утащивший ее прошлой ночью из отеля, когда полицейские машины с мигалками и сиренами уже съезжались к месту недавнего сражения, в разговоре, продлившемся до самого утра, предложил ей одну вещь. Перед тем как он ушел по каким-то своим делам (даже журналистское любопытство не заставило ее по-настоящему заинтересоваться, по каким именно), она обещала подумать. Наверное, такое предложение было вполне естественным для советского шпиона, каковым он сам представился. Однако выросшую в глубинке и пересаженную в неврастенический сад нью-йоркской интеллигенции Сару оно шокировало, несмотря на то что она гордо считала себя закалившейся на улицах и в каморках Джокертауна.

И все же, все же… Грега Хартманна надо остановить. Грега Хартманна надо заставить расплатиться.