Твари творчества

«Нет, очень хочется почитать… Такие замечательные отзывы! У вас же есть авторский экземпляр?»

«Я его уничтожил», — ответил он жестко.

Потом облегченно выдохнул, словно сбросил тяжкую ношу. Меня его реакция еще больше заинтриговала. Я снова поинтересовалась:

«А почему уничтожили?»

Он покосился на меня. И, видно, решив, что лучше ответить, чем промолчать, объяснил:

«По книге был поставлен фильм, только в нем от книги ничего нс осталось. Да много было причин…»

«Какой фильм?» — все также простодушно выпытывала я.

Он что-то прикинул в уме и только потом ответил.

«“Цветущий”», может, слышали?»

«А как же, «Цветущий» — классика! — обрадовалась я возможности поддержать угасающий разговор. — Я только не знала, что это по книге».

«Да, теперь уже снимают телеверсию — тысяча серий..»

«Правда? — я даже присвистнула от удивления. — А кто?»

«Павлов», — сухо произнес он.

На мгновение мне показалось, что я ослышалась. Неужели тот самый?

«Это который Массмедийкин? — с недоверием спросила я. — Он же, кажется, снимает автобиографический…»

«Вот именно, автобиографический!» — неожиданно резко бросил он, подтвердив мои худшие опасения.

Вот черт… — подумала я о режиссере, — опять он вылез из ниоткуда и всем все испортил.

«Но вы же могли повлиять как-то на Павлова, — пыталась разобраться я, — отстоять свои авторские права?»

«Не мог!» — в его голосе зазвучало раздражение.

Я тоже с трудом сдерживала себя: «почему?»

«Потому что у нас с ним единые авторские права!» — ответил он, заводясь.

«Нет, вы не разбираетесь — у сценариста и режиссера, у каждого отдельные авторские права», — стояла я на своем.

Но он повторил: «У нас с ним — единые!».

«Он вас обманул», — заключила я с досадой.

Мой собеседник отчеканил: «Нет, он не мог меня обмануть».

Я недоуменно развела руками — излишняя доверчивость талантливых людей меня всегда возмущала.

«Почему?» — спросила я упавшим голосом.

«Потому, что я и есть Павлов!» — Сказав это, он демонстративно распрямил плечи и стал ожидать моей реакции.

Мне захотелось тут же сбежать, ничего не выясняя. Но вместо этого я спросила: «А как же Богородский?»

«Я и есть Павлов-Богородский», — спокойно отвечал он.

«А кто тогда Павлов-Массмедийкин?» — я уже ничего не понимала.

«Тоже я. Павлов — это по отцу, Богородский по матери. Массмедийкин — это псевдоним».

Я взглянула на него исподлобья и прошептала:

«То есть вы тот самый режиссер? Выборы… юбилей?»

Он взял меня под локоть и начал рассказывать свою историю..

«Да, он все это организовывает. Я называю его — он. Я был раздвоен… Я и сейчас раздвоен. Фактически во мне живет два человека. Мне даже поставили диагноз — расщепленная личность. Суть этой болезни в том, что когда во мне пробуждается одна личность… она ведет себя совсем иначе, чем другая, и про существование той, первой, не помнит. Я все понимаю про Массмедийкина, а он про меня — нет! Я его совесть, я все время даю ему о себе знать, а он старается от меня отделаться. Иногда я существую как Богородский, а все остальное время как Павлов-Массмедийкин. Об этом я и написал свою книгу. «Рвань: опыт раздвоения». Книгу опубликовали, она имела успех. Потом решили экранизировать. Предложили внести поправки. Когда я услышал, что мой персонаж хотят выбросить, а оставить только Массмедийкина, я отказался. Он, разумеется, согласился. И стал режиссером фильма. Название сменил на прямо противоположное: «Цветущий». Издевательство, не правда ли? Смысл извратил. Вот сравните его высказывания и мои:

«Деньги и слава — афродизиак» — это его фразочка, конечно. «Деньги и слава — счастье идиотов, болванов, тупиц» — это уже мое. Чувствуете разницу?

«Никто никого не помнит, ничего не остается от человека…» — чья это фраза, угадаете? Его, конечно! А вот это я: «Помнят тех, кого нельзя забыть», — он поднял указательный палец, — «нельзя забыть!»

А вот еще: «Любая слеза должна катиться красиво — глицериновая катится лучше!» — мерзавец бесчувственный… А у меня поэтично, нежно: «Слеза — божья роса, пот создателя». Ну как?

Последние десять минут у меня было одно желание: постараться быть спокойной и сопоставить все, что мне известно от Лизы, с тем, что говорит он.

Мне нечего было ему возразить, надо было слушать дальше. «А что было потом?» — я смотрела на него выжидающе.

Он продолжил.

«Фильм вышел. Имел успех. Массмедийкин купался в славе.

Ему пришла идея запустить телевизионную версию. Для начала — тысячу серий. Начал снимать… Для рекламной кампании выпустили майки «Цветущий». А дальше пошло-поехало: конкурс песни, закусочные, матрешки… Черту лысому только на задницу не поставили этот ярлык — «Цветущий»!» Он готов был выругаться еще похлеще, но я перебила его.

«А вас-то почему сократили, чем им так пришелся Массмедийкин?»

«Однозначностью пришелся! — все еще на повышенных тонах отвечал он. — Телевремя такое… Оно только видимый мир признает — то, что на поверхности! И ведет борьбу с невидимым, внутренним миром. Нужен позитив. Результат нужен. И как можно скорее! Никакой диалектики. Все упрощается, доводится до механистичности.

Пошли не внутрь, а во вне. Вывернули наизнанку все, что я написал.