Твари творчества

А я говорил, что каждый способен стать самому себе и автором, и читателем, и режиссером, и зрителем… И совсем невероятное: приобрести дар сверхчувственного видения. Тогда и телевизор не понадобился бы, как источник информации и развлечения. Зачем, если можно контактировать на сверхчувственном уровне? Можно посылать мысли на расстоянии! Да много чего можно. Спим, спим — мы все спим! Работать над собой надо, просыпаться! Только единицы, как вы, случайно получили сверхчувственное видение — ураган, падение, или что там у вас, головой ударились?»

«Поверьте, это было не так безобидно, как вы себе представляете…» — как можно нейтральнее заметила я.

Он покраснел. «Да, простите, я понимаю, голова — это серьезно, то есть больно, но я о другом. У нас просто нет другого выхода.

Да что говорить… мы упустили редчайшую возможность! Парад планет, помните, энергетический коридор? Можно было выйти на более высокий уровень сознания — всем разом. Но заблокировали — боятся власть потерять! И пошли — дубли- клоны, население в зрителей превратили. Использовали аномалии в своих целях. Теперь учимся — любить, осязать, чувствовать. Все заново! Так что одна моя половина создала телекорпорацию, другая — Общество анонимов. Вот такой тяни-толкай получился! Интересно?»

«Страшно», — ответила я ему. Мне приходилось делать над собой усилие, чтобы воспринимать Богородского как единое целое.

«А Лиза?… Вы ведь знали Лизу, она была одной из анонимов?»

Он утвердительно покачал головой.

«Как вы думаете, почему она полюбила Массмедийкина?» — я искренне не понимала.

«Она полюбила свое первое впечатление, — начал рассуждать он, как опытный психолог. — Я подрабатывал на елках в детских садах. Потом, в двенадцать лет, когда она пела в школьном хоре, уже встретила режиссера Павлова. И сниматься стала у Павлова-Массмедийкина. И верит, что любит именно его. Лиза хотела полюбить… потому и полюбила».

Мне очень пришлась по душе его последняя мысль: «хотела полюбить, потому и полюбила»… Да, так именно и бывает, — подумала я со вздохом. Но все же любовь Лизы к такому двуличному человеку, как Массмедийкин, вызывала у меня протест.

«А она знала, кого полюбила?» — спросила я, сделав многозначительный упор на слове «кого».

«Нет», — спокойно отвечал он.

«Почему?»

«Потому что любящую женщину ни в чем нельзя переубедить, тем более в том, что тот, кого она любит — подлец!» — без тени сомнения отвечал мой собеседник.

Я вспомнила Лизину просьбу — заставить Массмедийкина вновь увидеть ее, пробудить в нем сочувствие к ней и ее судьбе. И эта задача вызывала во мне противоречивые чувства. А если точнее, сопротивление. Куда лучше было бы ей его забыть…

«Она хочет, чтобы он ее заметил и почувствовал ее боль», — решила я поделиться мучившей меня проблемой.

Он понимающе закивал.

«Так зачем нужно, чтобы этот негодяй, режиссер, ее снова заметил?» Я чуть не выругалась от возмущения.

Но вердикт Богородского остудил мой пыл.

«Просьбы любящих, — вкрадчиво заметил он, — должны выполняться в первую очередь».

Просто подарок для женщины, — подумала я, — если бы не эта его вторая половина… Он взглянул на меня и улыбнулся, будто услышал мои мысли. Я смутилась и чтобы преодолеть неловкость, поспешила задать следующий вопрос.

«А сериал, автобиографический, — чья это биография?»

«Частично моя, частично его сочинение и выдумки сценаристов».

«И Лиза там снималась…» — констатировала я скорее самой себе.

«Да, она играла десятую первую любовь в его жизни. Это у него — десятая любовь. А у меня в жизни была первая и единственная».

«А как ее звали?» — полюбопытствовала я.

«Маргарита».

«Это та самая, актриса?» — воскликнула я заинтригованно.

«Да, была актрисой».

Как я сразу не догадалась, о ком он говорит, — укорила я себя. За время беседы с Богородским у меня совсем стерся из памяти образ того писателя, о котором все судачили и приписывали ему роман с Маргаритой. Передо мной был совсем другой человек.

«Я встретила ее… она будет петь в опере у Градского, — сказала я ему по-дружески. Вы его помните?»

«Конечно», — произнес он с уважением.

Мне стало очень приятно. Решила уточнить на всякий случай: «Он тоже аноним?»

«Нет, это редкий пример самостоятельной работы и добровольного подполья».

Мы помолчали. Каждый шел, разглядывая талый снег под ногами. Наши движения стали синхронными, будто мы гулял и вместе не раз и уже привыкли друг к другу настолько, что могли просто молчать, не испытывая при этом неловкость и не заботясь о времени. Я поймала себя на мысли, что этот человек не задал мне ни одного вопроса о моей личной жизни. И в этом тоже заключалась его работа над собой… Ведь я с сегодняшнего дня была его ученицей, анонимом Между тем как его рассказ о себе касался нас всех и того, ради чего он создал свое общество.

И все-таки я не удержалась:

«Скажите, а почему вы мне все так откровенно рассказываете?»