Твердь небесная

– Спасибо, добрые люди, за то, что пришли, не побрезговали нашею скудостью мужицкою. – Он слегка поклонился. – Вот ведь дело какое… Опять воюет Россия. Четверть века не знала войн, матушка. А вот снова собирается ополчение. Снова солдатушки идут на смерть. Не знаю, что это за война за такая… Где это Россия схватилась с супостатом? в каком краю света? – неведомо… Для чего? – бог весть… Однако ж, вот и мы отдаем молодцов в солдаты. Добралось лихо и до нашего дома. Вы вот что, ребятушки, – обернулся Василий Никифорович к Мещерину и Самородову, сидевшим вместе во главе стола, – коли выпала вам судьба идти на смертный бой, знайте, война какая ни есть, а солдату един закон: мы – русские, и с нами Бог! И еще воину нужно знать, что кто-то его ждет-мается, кто-то молится за него день и ночь. Тогда ему много легче идти на битву, – в сердце у него отдается та молитва. И вы знайте наверно, что здесь, в этом доме, вас ждут и за вас молятся. И здесь не бывать покою, не бывать никакому веселью, покуда вы не воротитесь.

Дрягалов закончил и, приподняв рюмку, кивнул всем, приглашая следовать его примеру. Все выпили. Его слова произвели довольно тягостное впечатление. Гости ожидали, что собрание у Дрягалова, хотя и по поводу довольно-таки безрадостному, будет отнюдь не поминками.

И тогда Александр Иосифович понял, что он должен объяснить всем, и в первую очередь почтенному хозяину, насколько неверное у них сложилось представление о происходящих нынче событиях в жизни Российского государства, а следовательно, и переменить к лучшему настроение их вечера.

– Господа, – сказал он, – позвольте занять ваше внимание и в продолжение темы, поднятой глубокоуважаемым Василием Никифоровичем, высказать свои взгляды. Совершенно верно, солдат, которого отечество отправляет на войну, должен вполне представлять, за что же он идет воевать. И тогда ему в не меньшей степени легче идти в бой на врага, чем осознавая, что его ждут и за него молятся. – Александр Иосифович оглядел присутствующих. – Давайте разберемся, что же это за война разразилась на Дальнем Востоке? В чем, так сказать, ее природа? Видите ли, мир пребывает в спокойствии лишь тогда, когда удовлетворяются интересы великих держав. И малосильные народы должны быть очень заинтересованы в таком мироустройстве. И не противодействовать этому, а, напротив, всячески способствовать. Ибо, покорствуя великим, каковы бы ни были их устремления, малые народы в конечном счете обеспечивают собственное благополучие и спокойствие. Но если же они, возомнив себя способными тягаться с сильными мира сего, пытаются нарушить этот установленный Божьею волей порядок, они сами уготавливают себе печальную участь. Когда Япония, наперекор русским интересам, заявила о каких-то своих видах, она, таким образом, нарушила порядок существования, и ее будущность лично у меня вызывает теперь большое сомнение. Во всяком случае, неразумное японское правительство отбрасывает свою страну на еще более отдаленную периферию мировой политики и самой цивилизации. И неизвестно, станет ли Япония когда-нибудь хотя бы тем, чем она является теперь. А скорее всего, навсегда превратится в этакую островную, затерянную в океане Абиссинию. А вы, молодые люди, – обратился Александр Иосифович к Мещерину и Самородову, – как ни желаю я вам всяких воинских подвигов и славы, можете еще и не успеть добраться до полей сражений – путь туда не ближний, – как враг уже будет повержен, – он повысил голос, – и херувимский глас вострубит всему миру новую победу святой Руси!

– Ура-а! – закричала госпожа Епанечникова.

Но никто не поддержал ее восторга. Настроение поминок не переломила даже блестящая оптимистическая речь Александра Иосифовича.

– А пусть бы японец победил, – отчетливо в наступившей тишине произнес вдруг Мартимьян Дрягалов. Он ничего не ел и не пил, лишь наблюдал, как пируют отцовы гости. Увидев среди прочих Таню, он никак не выдал своих эмоций, хотя, пожалуй, сделался еще мрачнее обычного.

Все оглянулись на него, изумленные таким высказыванием.

– Позвольте! – изображая голосом, как уязвлен его патриотизм, проговорил Александр Иосифович. – Как это понимать?

– Победа на пользу господам, – ответил Мартимьян. – А мужику вредно, когда холка не мята долго – распускается. Что ж непонятного: зажирел народ, в дурь пошел от гладкой жизни. Не четверть века он не знал хорошей взбучки – победа не в счет, – а полета лет, с Крыма. Оттого и смуты завелись, всякое якобинство бродит. А вот даст японец по шапке, глядишь, и образумится российский мужик.

– Ах, вот, что вы имеете в виду… – примирительно сказал Александр Иосифович. – Ну здесь я с вами не могу не согласиться. Пожалуй, вы и правы. Только, увы, мужик не образумится, – усмехнулся он. – В этот раз неприятель объективно слаб.

– Но не чудно ли выходит? – удивился Василий Никифорович. – Когда это бывало, чтобы слабый зачинал первым драку с сильным? А коли-таки лезет на рожон, может, он и не слаб, а только что представляется таковым.