Твердь небесная

– Мне нужен тот человек, о котором вы говорили. Ну этот… исполнитель крайних мер по спасению вашего наследства.

– Зачем он вам?

– Это касается только меня. Пока что не я заинтересован в вашем благорасположении, а, напротив, вы в моем. А нужен, в общем-то, за тем же, зачем и вам. Итак, мы договорились о взаимной пользе? Или нет?

– Договорились… – глухо сказал Мартимьян. – Вы теперь хотите с ним встретиться?

– Да, на днях.

– Только учтите, он не из тех, кто побежит исполнять работу по всякой указке. Сумеете ли еще уговорить?

– Это уже мои заботы.

– Коли так, спросите – его зовут Сысоем – в доме Пихтина, на Зацепе. У Саратовского вокзала. Знаете?

Александр Иосифович утвердительно покачал головой, но не столько в ответ Мартимьяну, сколько на захватившие его собственные размышления.

Глава 4

В последние годы в Москве завелся обычай различаться обывателям не только по традиционным признакам – сословным, имущественным, по роду ремесла или службы, – но также и по месту расположения дачи. Понятное дело, самые дачи имеются не у многих. И это еще одно важное различие между московскими жителями. Но уже у кого дача все-таки есть или кто в состоянии ее нанимать, образуют своего рода землячества: люблинские дачники, царицынские, кусковские и другие. И среди всех прочих кунцевские были как столичные жители среди провинциалов. Конечно, и на других дачах попадались персоны важные, известные, но лишь изредка. В Кунцеве же таковые встречались как правило. Здесь жили крупные военные и статские чины, владельцы состояний, еще больших, чем дрягаловское, профессоры, преуспевающие адвокаты или врачи, как Константин Сергеевич Епанечников.

И здесь, в Кунцеве, окруженный такими соседями, Александр Иосифович Казаринов отнюдь не выглядел значительною персоной. Его пятый класс среди десятков генералов и равных им статских особенного впечатления произвести не мог. Еще меньше Александр Иосифович мог соперничать с кунцевскими миллионерами – фабрикантами и купцами. Видимое благополучие Казариновых целиком зависело от приличного в общем-то жалованья Александра Иосифовича и в не меньшей степени от бесподобной рачительности Екатерины Францевны. Но уже позволять себе какие-то излишества, а тем более мотовство, наподобие купеческого, средств у них решительно не оставалось. И по совести, Александру Иосифовичу нужно было бы иметь дачу где-нибудь в Кузьминках. Это больше бы соответствовало его достатку. Но ради престижа он не посчитался с дополнительными издержками и дачу завел все-таки в Кунцеве.

По соседству с Казариновыми стоял дом известного промышленника – мецената и коллекционера. Александру Иосифовичу очень досаждало это соседство. И преодолеть досаду ему не мог помочь даже верный его прием – вечно трунить над чьими-то недостатками. У мецената их не было.

Уступая «третьему сословию» в достатке, Александр Иосифович преяеде утешался своим безусловным превосходством над их братом духовными, умственными силами. Многие из этих толстосумов были людьми не вполне просвещенными, а иные так просто малограмотными. Но сосед-меценат образованностью своею ничуть не уступал Александру Иосифовичу, а в чем-то даже и превосходил его: Александр Иосифович учился в свое время в Московском университете, но тот, оказывается, тоже закончил университет, только где-то в Европе; Александр Иосифович знал по-французски и по-немецки, а мануфактурщик, кроме этих языков, еще и по-итальянски. Но уже совсем Александр Иосифович был уничтожен, когда ему стало известно, что там, за высоким забором, в сосновых палатах пишутся статьи по искусству и затем публикуются в ясурналах. Выходило, что не устояло и его дарование сочинителя – самое высокоценимое Александром Иосифовичем свое дарование. По всем статьям перещеголял его внук крепостного крестьянина.

О соперничестве их недвижимости и речи быть не могло. Хотя домик Казариновых был симпатичный и уютный, но невеликий. Зато с просторною, светлою верандой, где Александр Иосифович любил сидеть с газетами.

Особенно внимательно Александр Иосифович следил за событиями на Дальнем Востоке. Как и в своем московском кабинете, он вывесил на веранде большую брокгаузовскую карту Маньчжурии. И часто, просмотрев газеты, и прежде всего военные сообщения и сводки, он сверялся по карте. Причем подолгу стоял возле нее, задумавшись и остановив взгляд на какой-то точке.