Твердые реки, мраморный ветер

– Да, – повторил я, – я понимаю, как можно так что-то себе представить, что начать это видеть, слышать, ощущать.

– Но ведь это все равно – всего лишь фантазии, верно?

Я кивнул.

– А я в этом не уверен, – медленно произнес русский.

– То есть? – я не понял, что он имеет в виду. – Не уверен в чем?

– Я не уверен в том, что наша уверенность не имеет никакого отношения к реальности, что она не способна в какой-то мере формировать эту реальность.

– Ну-у-у…, – неловко промычал я.

Ситуация стала неудобной.

– Это кажется тебе невероятным, нереальным?

– Ну почему же, – по-прежнему испытывая неловкость произнес я, – в какой-то степени я могу согласиться с тем, что…

– Речь не идет о философии, речь идет о практических экспериментах, – негромко сказал русский. – Эксперименты, ради них я и приехал сюда. Я хочу проверить – в самом ли деле уверенность может изменять реальность.

Я откинулся на спинку кресла, мельком взглянув на часы – до ужина оставалось еще полчаса минимум, и раз уж этот русский стал столь словоохотлив – почему бы и нет? Надо только поддерживать его неопределенными междометиями, всё интереснее, чем ничего не делать вообще. После того, как голландки посмеялись пару раз над чем-то своим, желание соблазнять их стало совсем слабым, настолько мертвым был их смех – как будто кто-то бьет дубинкой по листу громыхающего железа – ничего живого вообще, но с другой стороны ведь можно просто попробовать поцеловать "ладошки" на ногах, лизнуть пальчики, пососать их, и потом, уже в статусе извращенца, пожелать друг другу спокойной ночи…

– Просто когда мы говорим об уверенности, мы имеем в виду то, что доступно для нас. – Продолжал русский. – А что нам доступно? Слабенькая уверенность, слабая уверенность или, в лучшем случае, средней силы уверенность? А что если тренироваться, подумал я как-то? Ведь хожу я в качалку, качаю свои мышцы, сначала слабенькие, а потом посильнее.. может ли дистрофик представить себя Шварценеггером? Особенно, если все окружающие его люди, которых он когда-либо видел и знал, тоже дистрофики? Если представить себе мир, где у людей есть самый-самый минимум мышц, чтобы только выжить – могут ли такие люди представить себе, что мир можно вот так вот изменить, – Андрей обвел рукой некий далекий мир, – как мы меняем его сейчас? Никто в том мире дистрофиков и не сможет вообразить, что с помощью мышц можно поднять тяжелый камень, размахнуться, бросить его и разбить стекло в пятидесяти метрах. Что, скажут они, поднять вот ЭТОТ камень, БРОСИТЬ его на пятьдесят метров… сказки, бред, детские фантазии.

Мое внимание снова вернулось к разговору. Этот русский все-таки необычный человек – в самый раз, чтобы скоротать время до ужина.

– Интересно, – сказал я и снова покраснел. Мне показалось, что русский легко раскусит мою неискреннюю попытку манипулировать им, но тот был увлечен своей речью.

– И вот я подумал, а что если можно натренировать "мышцы" уверенности? Что если вместо рахитичной, дистрофической уверенности вырастить в себе способность испытывать уверенность мощную, захватывающую, нерушимую?

– И?…

– И я стал тренироваться. Я начал с самого простого – с ситуаций, когда я в самом деле не мог знать положение вещей. Например по моей просьбе человек или писал или не писал что-то на листочке бумаги, – Андрей кивнул на салфетку, – я брал этот лист бумаги, клал себе в карман и ходил с ним, щупал его, я в самом деле не знал – есть там что-то написанное на нем или нет, поэтому мне легко было менять уверенность с одной на противоположную. Это оказалось несложно, и как видишь, и у тебя получилось без труда.

Я кивнул.

– Но потом до меня дошло, что если я буду пытаться накачать свои мышцы, поднимая легкий камушек, много ли я накачаю? Мышцы начинают укрепляться в своей структуре и расти в своем объеме тогда, когда я берусь за что-то более тяжелое, постепенно все больше и больше увеличивая вес.

– Интересно! – На тот раз мне и в самом деле стало искренне интересно, и я с нетерпением вглядывался в лицо русского. – Что дальше?

– Я усложнил задачи. Например, можно взять и зажать в ладони небольшой камень. Ощущения существуют лишь тогда, когда они меняются, и я…

– Подожди, мне непонятно, – я перебил его. – Это философия такая?

– Да нет же, – на лице русского явно отразилось нетерпение. – Это не философия, это так и есть. Ну вот сядь, – он ткнул в меня пальцем, – сядь, расслабься, облокотись на спинку, давай, давай, сделай прямо сейчас!

В лице у русского была сила, убежденность, которой хотелось подчиниться, и опять, словно в насмешку надо мною, мой член от этого стал наливаться горячим.

– Так, – распоряжался русский, – теперь положи кисти рук на подлокотники, ноги чуть в стороны, чтобы никакая часть тела по возможности не соприкасалась с другой. А теперь, – он взглянул на часы, – две минуты сиди вот так и вообще, понимаешь, вообще не двигайся! Ни кончиком пальца, ни коленом, даже если будет неудобно, ничем!