Твой ангел-хранитель

И сунув пытливый нос в нарисованный на холсте очаг с бурлящими не на шутку страстями, искренне признав, что в причине возникшего противостояния виновата и сама, начинаю выскребывать из святоотеческих сусеков мудрые действенные советы, чтобы, вылепив из них могучий крест, поставить его на этой бессмысленной войне.

И первое, что вспоминаю и пытаюсь удержать в памяти: «ЭТО ПОСЛАНО БОГОМ». Тут же проговариваю молитву: «Достойное по делам моим приемлю. Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем». И раз, и два, и… До бесконечности, до одурения, иначе, остановившуюся на мгновение, тут же захлестнет девятый вал отчаяния, боли и самосожаления, из которого поди потом выплыви.

Славлю Господа! Если не сердцем, то хотя бы умом. Не умом, так устами: «Слава Тебе, Боже, за Твое промышление обо мне, грешней!», «Слава за врачество Твое!» Славлю, а не ворочаю языком леденец обиды, вспоминая снова и снова, как всё произошло, со всеми новоприбывающими, более тонкими и обидными нюансами.

«Господи, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего!» Любую досаду на обидчика тут же разворачиваю лицом к собственной персоне: «Сама хороша!», пытаюсь пожалеть глазами ли, сердцем неиствующего противника, ибо вижу (заставляю себя видеть!), что его злоба в первую очередь ест поедом его самого, ибо знаю (заставляю себя знать!), что любая ненависть – это рана воспалившегося сердца. И если я, активная участница глупой и жестокой войны, вдруг осознала всю ее злотворность и гибельность для нас, воюющих, если я сложила оружие и отказываюсь воевать, если я хочу мира и света в этом бесславном и бессмысленном противоборстве, если я взяла за узду собственный норов и гордыню, но пока не умею пролить бальзам утешения на страдания моего врага, прикрытые маской ожесточения, на его воинственную, нерассуждающую злобу, травмирующую прежде всего его самого – я просто буду стоять, я заставлю себя выстоять, вымолчать и выслушать все, что во враге моем накипело против меня: выговори, излей и успокойся. Да, наверное, мне еще очень далеко до врачевания и исцеления твоих язв (я только начинаю с Божией помощью врачевать язвы собственные), но, по крайней мере, я уже не стану, как прежде, ни наносить ответный удар, ни защищаться… Бей! И может быть, занесенное для удара слово или взгляд остановятся в воздухе, ибо само мое непротивление будет врачевать и исцелять куда лучше и действеннее слабых и тщедушных моих усилий…

А еще, по вечерам, перед домашней иконкой Спасителя я буду класть за тебя земные поклоны и просить, просить, просить Господа горячо и неустанно: «Прости мне, Господи, всё то зло, которое вольно или невольно я причинила (…). И прости ему (ей) всё то зло, что он (она) вольно или невольно причинил (а) мне!», «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, глупых, грешных! Примири нас, враждующих и ожесточенных, умягчи наши сердца и обрати их друг к другу в доверии, милосердии и любви».

Вот, примерно так. Изо дня в день, из-под палки, через неверие и нежелание, усталость и озлобление. Может, с месяц, может, с два, а может, и с год, пока не рассосется злокачественная опухоль вражды, пока дух злобы не разберет до последнего кирпичика мощную стену взаимоотчуждения, которую некогда сам же ретиво и рьяно воздвиг меж воюющими, пока собственное сердце не ощутит вдруг удивительную легкость и теплоту к обидчику, пока глаза обидчика не коснутся ответной любовью и лаской.

Это тяжело. Будут мешать и неверие, и внутренние барьеры: «Чтобы я! Да первая!» И слепота к собственной неправоте. И это наше новомодное нетерпение: «Вынь, Господи, да положь мир на блюдечке».

Это тяжело, но возможно. Возможно, если понимаешь и помнишь, что без любви и милосердия к ближнему и дальнему – к любому, всякому, каждому… оскверненному, как и я, ты, он, она, грехами и пороками, но созданному по образу и подобию Божиему – мы не имеем никакого права и на любовь Создателя к нам самим.