Твой ангел-хранитель

Ангеле Божий, Хранителю святый, моли Бога о мне!

Случаются в жизни часы, и дни, и недели (тем чаще и продолжительнее, чем ближе подходишь к порогу прощания с миром), когда острием входит в сердце собственное одиночество. Еще печешься по инерции о давно уже выросшем ребенке, заботишься о состарившейся матери, разделяешь слухи-сплетни наведывающих по воскресеньям приятелей и знакомых, крутишься белкой в опостылевшем колесе повседневности – а по ночам плачешься в жилетку собственной подушки… ибо надо, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти… (Ф. М. Достоевский, «Преступление и наказание»).

Пойти некуда. Ибо нет Друга, Старшего Товарища, Божией милостью Духовного Отца… – того, кто смог бы истинно материнским чутьем нащупать и вскрыть копившуюся годами боль, понять, прочувствовать, разделить ее в самом настоящем и ощутимом смысле слова, без мудрствований и глубокомысленных советов, обычно дающихся из показного, дохлого участия к чужой судьбе; и, наконец, смягчить, утишить эту боль самым верным, самым долгожданным – из возможных – словом, разогнать сгустившиеся тучи слепящими лучиками своих солнечных глаз.

Нет человека, чье присутствие, ласковое прикосновение к плечу, к оголенной душе – лечит. Человека, с которым не требуется лишних объяснений, ибо всякий истинный диалог совершается и совершенствуется лишь на глубине молчания, где соприкосновению душ уже не мешает ни рябь поверхностного общения, ни накатывающие волны сиюминутных эмоций.

Приснопамятная первая встреча с отцом Владимиром… Понимаю, что нахожусь перед необыкновенным человеком, который слушает не сами слова, а внутреннее состояние говорящего… Всё происходящее в другой душе он воспринимает так отчетливо, как другие читают с листа, только необыкновенно стремительно – одним взором… Переживая потрясение от глубины восприятия не знающего меня человека, не подозреваю, что это священник, способный без объяснений постигать чужое, горькое и скорбное, почти не ошибаясь. И еще стану свидетелем того, как люди без конца будут переливать в него свою боль всех видов. Не только физическую, но все разновидности духовных скорбей: даже безысходность, саму оставленность Богом. И его душа будет отзываться на эти беды глубже и страдательней, чем пребывающие в них. (Ерофеева Е. В. Об иерее Владимире Шикине, батюшке Серафимо-Дивеевского монастыря).

Мало кому выпадает на долю такая встреча, дается такое утешение. Но зачастую, лишенные Божией поддержки в лице человека – друга ли, истинного Духовного Пастыря – мы обретаем ее в нашем невидимом товарище, верном спутнике и сострадательном свидетеле всех наших бед и падений…

Ангеле Божий, Хранителю Святый, покрой меня твоим покровом от стрел демона, от глаз обольстителя и сохрани мое сердце в ангельской чистоте. Святый ангеле-хранителю – моли Бога о мне!

Мы не видим его, так как глаза, ослепленные мирским и вещественным, слепы, но иногда внутренним чутьем, еле слышно, можем уловить: деликатный совет или твердое предостережение, мягкий, но настойчивый укор или беззвучную радость за те добрые крохи, которые изредка, находясь в истинно христианском расположении духа, мы скармливаем голубям представившегося случая.