Твой пока дышу (СИ)

Три секунды наблюдаем на экране серые помехи как на старом ламповом телеке, и сразу после папа со всего размаха бьёт кулаком в челюсть какого-то мужика, которого я ни разу в жизни не видела.

– О-о-у, блядь! – горланят парни, топая ногами и повторяя резкое движение папиной руки, я же от неожиданности дёргаюсь, морщась и отворачиваясь, но так, чтобы держать плазму в поле зрения.

– Ещё раз увижу тебя рядом с моей семьёй – ты труп, – грозит папа, нависнув над мужчиной. И в тот момент ни у кого из присутствующих ни в кадре, ни в комнате, не возникает ни тени сомнения. – Ты понял меня?!

– Я должен был убедиться, – ухмыляется с асфальта мужчина и сплёвывает кровью в сторону. – Ты бы поступил точно так же.

– Уёбывай, сказал. Пока я тебя к твоему братцу не отправил.

– Паша! – выкрикивает мама строго, и камера дёргается в её сторону.

– Линда, вернись в ресторан, – приказывает папа, но ей, очевидно, глубоко начхать.

– Обязательно, – кивает медленно и протягивает к нему руку. – Вместе с тобой.

– Я не закончил, – цедит папа сквозь зубы.

– Вместе, – повторяет мама, гипнотизируя его взглядом. – Достойные всегда выбирают семью. Всегда, Паш. Вопреки всему.

– Линда… – хрипит поверженный.

– Молчи, Дим, – мама хмурится и на время отводит взгляд от папы. – Ты выбрал. Я – тоже. Прояви хоть каплю уважения. Хотя бы сейчас.

Кладёт руку на свой живот, используя свой главный козырь, и мужчина сдаётся:

– Прости. Прости меня…

– Просто признай, что даже сейчас, зная, как всё обернётся, ты бы сделал то же самое, – мама вскидывает подбородок, а мужчина морщится:

– Семья – это святое.

– Именно этим ты меня и подкупил, – неожиданно мягко улыбается мама. – И этим же оттолкнул. Будь счастлив. И… позволь быть мне, – мужчина просто роняет голову на асфальт, а мама утягивает папу обратно в ресторан: – Медленный танец, Паш. И постарайся не отдавить мне ноги.

– Я охуенный танцор! – надменно отбивает папа.

Отвратительный, вообще-то. Но они так трогательно топтались на крохотном пятачке посреди огромного зала, что я снова расплакалась.

– Ну ты и мямля! – куражится Слава и получает свой тычок промеж рёбер. – Ай!

– Завали, а? – прошу вполне по-человечески. – На тебя посмотрю, когда какая-нибудь дура согласится провести с тобой всю жизнь.

– Да на хер надо… – кривится брат, – от отношений один головняк и никакого профита.

Обжёгся уже. Всего восемнадцать, казалось бы… впрочем, свою первую рану на сердце я получила в том же возрасте.

Кладу ладонь ему на бедро и ободряюще похлопываю, в очередной раз пересматривая с парнями папин сокрушительный удар. Мощно, вообще-то. Такой гордостью захлёстывает, таким уважением проникаюсь, что никак иначе, кроме как с восхищением, смотреть на него уже не смогу. И дальнейшие события только усиливают мои чувства.

У мамы отходят воды на заднем дворе дачи Каралашвили.

– Упс… – выдаёт она, опуская взгляд вниз, пытаясь за огромным животом рассмотреть промокшие спортивные штаны.

– Всё будет хорошо, – уверяет папа стальным тоном. Внушителен, решителен и, судя по дальнейшим событиям, прекрасный актёр. – Блядь, всё трясётся внутри… – рычит и вместе с тем протяжно стонет, закусывая в зубах сигарету на следующем кадре. – Выруби свою грёбаную камеру! – накидывается на дядю Матвея.

– Для потомков! – ловко уворачивается тот. – И меня, на хрен, самого колошматит! Ленке через месяц рожать! Месяц! Месяц, брат…

– Ты охуеешь, какое это счастье, – с улыбкой выдаёт папа. – Клянусь, охуеешь.

– Верю, брат, верю…

Картинка прыгает от крепких мужских объятий, а камера выхватывает голубые ели вдоль забора роддома.

– Стрёмно, пиздец, – признаётся папа и растирает лицо ладонями. – Она ж там одна совсем…

– Там врач, акушерка и ещё толпа дармоедов, которые, походу, собираются тупо позырить за наши бабки, – ворчит дядя Матвей.

– Да, но она там одна, понимаешь? – почти шепчет папа. – Не разрешила присутствовать. Сильная, сама справляется. Без меня.

– Ты кого сейчас жалеешь, себя или её? – потешается в ответ.

– Ясен хуй, себя, – кривляется папа и отвешивает ему такую смачную оплеуху, что парни по обе руки от меня инстинктивно группируются. – На тебя посмотрю…

– А у нас – парные, – самодовольно хмыкает дядька и кадр тут же меняется. Он с ужасом в глазах смотрит в камеру и почти по слогам, рублеными фразами, выталкивает: – Для. Потомков. Никогда, слышите? Никогда. Не. Соглашайтесь. На. Парные. Роды. Я… блядь… я никогда не буду прежним. Никогда.

– Возьму на заметку, – ведёт плечами Тимур, брезгливо вздёргивая верхнюю губу.

– Похоже, у твоего папы есть видео, которое ты точно не хочешь смотреть, – ржёт сивым мерином Слава, пока я не осаживаю едко:

– Ты как будто из другого места появился.

– А сама? – ехидно топит братец.

– Я – из животика, – надменно вскидываю подбородок, на что он хмыкает:

– Ага, ради тебя маму вспороли. Гордись.

– Скот, – бубню себе под нос, пока колонки воспроизводят белый шум.

– Всё, что ли?.. – Тимур клацает по клавиатуре и перематывает добрые пять минут смятения своего отца, пока в кадре вновь не появляется мой.

– Мальчик или девочка? – явно подначивает его дядя Матвей.