Твой пока дышу (СИ)

– Вот вообще меня не это сейчас волнует… – отмахивается папа, гипнотизируя взглядом дверь.

– И всё же?

– Пацан. Отвали.

В ожидании замираем разом все. Несмотря на то, что точно знаем, что папа был прав. Даже Славка, живое доказательство, и тот задерживает дыхание, таким напряжённым выглядит отец. Скала. Ни одной эмоции на лице. Букет только сжимает с такой силой, что рубашка вот-вот по швам трещать начнёт, натягиваясь на каменных мышцах. И я точно знаю, что они именно такие: удивительно, но даже разменяв шестой десяток он не потерял форму. Похоже, мама-таки подпаивает его своим зельем долголетия, в отчаянной попытке провести вместе как можно больше времени.

Я видела уже эти кадры. Видела его лицо в высоком разрешении, на выписку Славы пригласили профессионального оператора. Но то, что снимал дядя Матвей разительно отличается. Честнее, что ли. Откровеннее. Это не просто хронология событий, это – сама жизнь.

– Линда, он такой маленький… – шепчет папа, принимая на руки Славу. На одну, вообще-то: он там с лёгкостью помещается.

– Он? – хихикает мама, поправляя сползший к глазкам чепчик нейтрально-бежевого цвета.

– Ребёнок… мой… наш… очуметь, какой крошечный, я даже представить не мог… – оторопело бормочет папа, неотрывно глядя на брата.

– Это мне? – мама скромно кивает на роскошный букет, который он продолжает сжимать в одной руке.

– Да, чёрт, прости, – выпаливает папа, немного приходя в себя. – Просто… я Марка таким даже не помню, а сравнить больше и не с кем. Кряхтит ещё так забавно…

– Как медвежонок, ага, – фыркает мама, принимая букет и не глядя передавая его кому-то в сторону.

– Я боюсь его сломать, – выдаёт, поднимая взгляд на маму.

– Он гибкий, – потешается добродушно и ныряет под выставленную в сторону руку, обхватывая обеими своими.

– Пацан, значит… – смакует папа с ухмылкой.

– Ребёнок, – продолжает мутить воду мама. – Где Надюша? Соскучилась ужас как…

– Пацан, – довольно констатирует папа на следующем кадре, нависнув над голым Славкой, которого мама переодевает на пеленальном столе в детской. – Вне всяких сомнений.

– Да уж точно! – мама прыснула, ловко подсунув подгузник под мелкую задницу брата. – Акушерка чуть до инфаркта не довела, встретив его громким «ого!». По всем параметрам в тебя.

– О, Господи… – бормочу, закрывая начавшее полыхать огнём стыда лицо обеими руками, пока брат самодовольно хмыкает, в унисон с отцом из плазмы. – Лишняя, чёрт, лишняя информация…

– Батик! Паказать! – моя ремарка и такой топот по коридору, что в первую секунду показалось, что это озвучка с целью ущемить моё самолюбие. Но нет. Это всего лишь я. Просто я в очаровательных туфельках с крошечными каблучками и бантиками на застёжках. И такими щеками, что подо мной паркет должен трещины давать.

– Ну ты и мамонт! – ржёт Славка и получает локтем в бок, пока папа на экране поднимает меня, словно пушинку.

– Маиш, – умиляюсь я, хихикая и зарываясь в папину грудь. – Кошечный! Вот такой…

– Да пипец кроха… – в реале кошусь на брата и пытаюсь не думать, что немаленький он везде.

– Система дала сбой, – окидывает меня ответным взглядом и снова тупо ухмыляется: – Блоха.

Клоп, гном, пигалица, мелкая, карлик, коротышка, недомерок, лилипут, шибздик, малявка, малёк, шпендрик. На прозвища любимый братец никогда не скупился, хотя во мне, вообще-то, сто шестьдесят четыре сантиметра. И это без шпилек! Вполне себе.

– Просто ты – лось, – нехотя отбиваю атаку, глядя на трогательное семейное объятие на экране.

– Спасибо, любовь моя, – шепчет папа проникновенно. – За дочь, за сына, за семью, за друзей, за жизнь. Без тебя я никто. Нет меня. Не существую.

– Пашка… – мама ластится к нему, протискиваясь между мной и Славкой, но на папиной широкой груди всем места хватает.

– Вот чёрт… – смачно шмыгает носом дядя Матвей, опуская камеру в пол. Всё трясётся, стены мелькают, полы, Марк, пытающийся оторвать плинтус, голоса нарастают, смех, такой гомон поднимается, когда он в гостиную выходит, столько пар ног в кадре, что я считать не успеваю, сколько же там в реальности гостей.

Но дядя ищет одного, конкретного.

– Жена моя, иди сюда, – ловит Лену за руку и утаскивает к окну, – тискаться будем.

– Давай потискаемся… – мурлычет Лена. – Тимурчик сегодня бушует. Тоже приветствует.

– Банда будет, – хмыкает дядя Матвей, а я ухмыляюсь: банда и есть.

– Снимаешь?

– Снимаю, – камера вверх, на гостей.

– Снимай, любимый, снимай, – томно выдыхает Лена. – Это всё она. Она одна, понимаешь? Вишня моя пьяная.

– Почему пьяная? – смеётся дядя Матвей.

– Почему Вишня? – удивляемся в три голоса с дивана.

– А ты думаешь мы на трезвую свой путь начали? – фыркает Лена. – Мы бухали как черти. Но вот это всё… – её рука появляется в кадре и обводит присутствующих, а затем плавно опускается на живот. – Это только она. Чёрт, я даже забеременеть без неё не смогла… – смеётся и всхлипывает. – Ничего бы без неё не было, никого…

– Идут, – одно слово дяди Гриши и все замирают.

Кажется, будто никто даже не дышит. Будто останавливаются сердца. Будто вместе с ними замирает мир.