Твой выстрел — второй

— А если бы не накрыли? — сказал Луценко. — А если бы эта тетя Витя оказалась не той, которая нам нужна?

— Извинились бы за беспокойство. Чего ж проще…

— Счастливый ты человек, Александр Михайлович, — вздохнул Луценко. — Мне бы твою сокрушительную уверенность.

— Где Федор Кузьмин? — спросил Заварзин. — Куда он делся? Я, помнится, его не отпускал.

— Извините, товарищ капитан, — сказал Миловидов. — Я его отпустил. Кузьмин — единственный, кто знает, где на Пестеля расположен дом Барминой. Чтобы наши люди там не тыкались, не разглядывали номера…

— Вот и ответ, Александр Михайлович, на твое обвинение в медлительности, — сказал Топлову Заварзин. — Проследить, собрать данные — это отнюдь не игрушечки в розыскной работе. Мы даже подходов к дому Барминой не знаем, не говоря уже обо всем прочем. Для этого и послан был Микитась. Нет, я не вижу ошибок в нынешнем дне. Мы сработали оперативно. Конечно, с точки зрения чистой теории розыскного дела — мы спешим. После войны, товарищи, станем работать по чистой теории. Вот тогда-то и отведем душеньку. А теперь нам остается самое тяжелое — ждать вестей от Авакумова.

— Ах ты, Микитась, Микитась, — горько сказал Луценко. — Что же там случилось с тобой, браток?

Ждали.

В этот вечерний час неожиданная, как выстрел, пала на город пурга.

Глава четвертая

1

Бармину привезли в полночь.

— Виктория Георгиевна, — сказал Заварзин, — у меня нет времени подробно допрашивать вас, этим займемся завтра. На улице пурга, мороз, ваши квартиранты в такую ночь спать под забором не станут. Дайте нам их возможные адреса. Напоминаю, что этим вы облегчите свою участь.

— Ничего не знаю, — тупо сказала Бармина. — Ничего не знаю.

С невольной жалостью глядел на нее Заварзин. Еще несколько часов назад она была зрелой, видной женщиной, бабий век которой был бы долог. Но об этом можно было лишь догадываться, потому что сейчас перед Заварзиным сидела старуха. Старость обрушилась на нее, как пурга на город, и за несколько часов съела ее жизнь. Мертвый взгляд, потухшее, морщинистое лицо… Никогда Заварзин не видел, как седеют люди, — Виктория седела у него на глазах. Ее коротко подстриженные исчерна-синие волосы бурели, покрывались тусклым налетом и к концу часового допроса стали белы. Не по себе было Заварзину… Однако продолжать надо.

— Начнем тогда с азов, — сказал он. — На чердаке вашего дома найдены шестнадцать ящиков конфет, два мешка сахарного песка, два мешка рафинада, двести пачек махорки, три рулона материи, десять шерстяных одеял. Откуда это у вас?

— Где мои дети? — мертвым голосом спросила Бармина. — Что вы сделали с ними?

— Товарищ Луценко, узнайте, что мы сделали с ее детьми.

Луценко поднялся с дивана, вышел. Через несколько минут возвратился, доложил:

— Младшая спит, товарищ капитан. Постелили ей на диване в кабинете Криванчикова, укрыли шерстяным одеялом, конфискованным у Барминой. Старшая, Аля, спать не хочет, пьет чай с Корсуновым.

— Вот видите, Виктория Георгиевна, ничего страшного с вашими детьми не происходит и не произойдет. Отвечайте на мой вопрос. Быстро!

— Это не мои продукты, — сказала Бармина. — Их привезли какие-то воры.

— Воры устроили на вашем чердаке продовольственно-вещевой склад, а вы жили и молчали? Наивно, Виктория Георгиевна.

— Извините, — сказала она. — Не могу.

И гребенкой стала раздирать зудящую голову. Заварзин прикрыл глаза. Жутко было видеть кокетливо-смущенную улыбку на этом старческом лице.

— Воры появились у меня три дня назад, — сказала она. — Приходили ночами. Спали то на чердаке, то в сарае — как им захочется. Я пошла в третье отделение милиции, дежурный послал меня к сотруднику, я все ему рассказала. Он записал. Я еще попросила его забрать их быстрее.

— Фамилию сотрудника помните?

— Андреев.

Вот и все. Если и была какая-то надежда, то теперь ее нет. Большим напряжением воли удалось Заварзину сохранить прежний ровный голос.

— Опишите его. Я строго взыщу с этого человека. Если бы не его расхлябанность, вы сейчас не сидели бы передо мной.

— Уж я ждала-ждала вас, все глазыньки проглядела… Молодой такой, с палочкой ходит. Видать, раненый был. Волос светло-русый, брови черные, разлетные, глаза черные, большие. На виске черная родинка с горошек.

Заварзин не знал примет Николая Микитася, и с самой последней надеждой, поднятой с донышка, души, глянул на Луценко. «Он, — прокричали глаза Луценко. — Он!» Тогда Заварзин перевел взгляд на Бармину, стремясь постичь истоки ее извилистой лжи. И ничего не прочел в ее мертвых глазах. Снял трубку, попросил сонную телефонистку соединить его с начальником третьего отделения милиции.

— Топлов слушает, — густым басом сказал Топлов, и громкоговорящая трубка, заменить которую у Заварзина так и не дошли руки, разнесла его голос по кабинету.

— Александр Михайлович, у тебя в отделении есть сотрудник Андреев? — спросил Заварзин и назвал приметы.

— Был Андреев. Зимой прошлого года ушел на фронт. — Топлов помедлил. — Погиб он. Золотой был человек!

— Александр Михалыч, того Андреева я знал не хуже тебя. Ты скажи, сейчас у тебя служит Андреев, приметы которого я описал?