Твой выстрел — второй

Помощник оперуполномоченного окружного розыска Федор Кузьмин вышел из нотариальной конторы и, прижмурясь, с наслаждением подставил лицо под искрящееся февральское солнце. Тепло было, чиликали воробьишки, с карниза высокого соседнего дома срывались увесистые сосульки и долбили асфальт. Весна скоро, подумал Федор, хорошо. Прикрыл глаза, скосил их вправо, узрел постового — тот тоже грелся на солнышке. Шинелишка на этом постовом была потертая, не по плечу, одна пола почему-то длиннее другой, по всему видать, мужик из недавних, сунули ему в хозчасти — на тебе, боже, что мне не гоже, он и смолчал. Обслужится, поймет, что в хозчасти сидит товарищ прижимистый, у него только из горла и выдерешь что-нибудь стоящее, коли не хочешь снова оказаться чучелом. Да… А у чучела кобура-то полурасстегнута, оно, чучело мое милое, не просто на солнышке разморенно щурится, оно бдит. Так и есть…

— Гражданин!

— Да, — ответил Федор. Он был в штатском. — Слушаю вас, товарищ постовой.

— Получил справку, гражданин, и иди, пожалуйста, своей дорогой. Тут нельзя стоять. Тут банк. Деньги народные хранятся.

— Иду, иду, — сказал Федор. — От народных денег надо держаться подальше, проживешь подольше.

— Верно, — заулыбался постовой, но Федор, проходя мимо, видел, как он неуловимо отвел руку к кобуре.

Постовые, участковые, оперативники, конные и пешие наряды милиции теперь, после показаний Клавдии Панкратовой, знали приметы бандитов. И не только они, но и сотни добровольных помощников милиции, верных ее друзей. Розыск вступил в ту стадию, когда вроде бы еще и нет ничего, но уже есть многое. Сотни глаз сейчас кинжально простреливают город. Глаза на вокзале, на всех выездах, на базарах, в магазинах, в трамваях, в очередях — всюду, всюду.

Вскоре уже стали поступать донесения: там-то видели Ваньку Спирина, по кличке Повар, там-то проходил тщедушный Генка Блоха… Это очень много — знать, кого надо видеть из двухсот тысяч горожан.

В данный момент помощник оперуполномоченного Федор Кузьмин из двухсот тысяч горожан и горожанок мысленно видел перед собой одну — Викторию Георгиевну Бармину, женщину сорока лет, мать двоих детей. Она, как ему сообщили в нотариальной конторе, три недели назад купила дом по улице Пестеля, 34, за двадцать тысяч рублей. Кроме нее, еще пятнадцать человек купили в интересующий Федора срок жилье в городе за большую или меньшую стоимость. На всякий случай Федор выписал себе в блокнотик и их, не переставая удивляться: живут же люди! Тут от получки до получки еле тянешь, хлебные карточки бережешь пуще глаза, а находятся и такие, что запросто выкладывают двадцать тысяч. Откуда, из каких доходов? В частности, откуда у вас, Виктория Георгиевна, матери двоих детей, работающей прачкой в госпитале, такие деньги? И почему вы, живя в двухкомнатной отдельной квартире на улице Народнобульварной, покупаете себе дом-пятистенку на улице Пестеля?

Про двухкомнатную отдельную квартиру и улицу Народнобульварную в нотариальной конторе Федору Кузьмину ничего не говорили по причине отсутствия информации на этот счет. Откуда же добыл Федор отсутствующую информацию? Он, греясь на тихом февральском солнышке, вынул ее из памяти, как мелочь из кошелька. Лет десять тому назад, будучи юным и холостым, Федор частенько хаживал на улицу Народнобульварную в один дом к одной зазнобе… Тут Федор вздохнул, чувствуя сладкое стеснение в груди и сам хорошенько не понимая, к чему оно относится: к зазнобе ли, к прошедшей ли юности, ко времени ли тому невозвратному? Но подобные вздохи были преступны по отношению к собственной жене, с которой он родил двух ребятишек, и Федор, примерный семьянин, быстренько окоротил себя, направив воспоминания в деловое русло. Так вот, хаживал он в тот многоквартирный дом на улице Народнобульварной, сиживал на скамеечке с зазнобой в тесном, утробном дворике, разговоры разные разговаривал. А в разговорах проскальзывало имя: Витя. И странно было ему: мужское имя намертво присосалось к женщине. Тем, видимо, и запомнилось. Но почему ему взбрело в голову, что у нее была двухкомнатная квартира? Хоть убей не знает. И гадать бесполезно, память — капризная старушка. Следовало проявить разумную инициативу и, прежде чем докладывать начальству, съездить туда и разузнать кое о чем. Так Федор и сделал.

Вот эта улица, вот этот дом… Совсем как в песне, усмехнулся Федор. А вот и дворик с водоразборной колонкой посреди. И скамеечка жива… Рядом с ней — вход в подъезд, в который Федор проскальзывал с милой, как стемнеет. Ладно, ладно, чего уж… Нам теперь не туда. Нам теперь в другой подъезд. А почему надо войти именно в этот подъезд, подняться на второй этаж, постучаться в дверь под номером три — этого Федор не знал, однако все делал с полным доверием к своей памяти. Она, матушка, сама ведает, как и что. А начнешь рассуждать, так сразу чертовщиной запахнет.

Дверь открыла худенькая женщина с измученными глазами. Федор сделал изумленное, почти страдальческое лицо.