Твой выстрел — второй

В дверь уже бухали чем-то тяжелым. Все споро, но без сутолоки одевались. Николай, словно испытывая судьбу, неторопливо натягивал поданную Женькой шинель. Оглядел ребят.

— Павел, почему шапка набекрень? Потерять хочешь?

И ждал, усмехаясь, пока тот не затянул тесемки малахая у подбородка. Затем подошел к окну, выстрелил наугад, отскочил в простенок между окнами. В ответ грянуло несколько выстрелов, одна из пуль, пробив толстую ставню, ударила в потолок и слабо шмякнулась на стол. Никола удовлетворенно сказал:

— Вот теперь они будут все у окон. Пора. Клавдия идет первая.

Сам вышел последним. Ребята летучими тенями скрылись во тьме. Видимо, они знали, что делать и куда идти, у них все было обговорено заранее, и только с ней никто ничего не обговорил. Она стояла одна-одинешенька под черным звездным небом, мрак был в ее душе, и если бы был у нее пистолет, она бы застрелилась.

Откуда-то вдруг подсунулся Женька, обнял, зашептал горячо:

— Клава, ты перебейся… Мы тебя найдем… Мы тебя не оставим, Клава. Я все сделаю для тебя…

— Господи, — всхлипнула она, — что ты можешь, мальчик, милый мой? Дом мой громят… Без дома меня нет на земле.

— Дом… Нашла о чем печалиться, — сказал Никола. Он возник из тьмы и тоже обнял ее. — Достану тебе новые документы и куплю дом краше этого. Верь мне, Клавдия. Забудь наш разговор… Ты не шлюха, ты своя в доску баба… Верь мне, Клавдия, я добро помню.

Она знала, что ничего этого не будет. Не будет ни дома, ни документов, ни ребят — они уйдут сейчас и забудут о ней. Может быть, лишь у мальчика, что как птица, самозабвенно ласкал ее своими первыми, страстными, скоротечными от неопытности ласками, — может быть, у него останется боль в слепой душе, но нескоро она прорастет в прозрение. Она знала все это и верила несмотря ни на что. И когда на следующую ночь сержант Виктор Саморуков поднял ее с постели, она встала, спокойно оделась и равнодушно глядела, как сержант пересчитывает ее тридцать тысяч, а понятые, две соседки Любивой, округлившимися от ужаса глазами всасывают огромную кучу денег на столе… Она верила. И в вере своей она спасала их от ареста до этой самой последней минуточки. Они целы, невредимы, здоровы, никто не взят — и они отказались от нее. Неужели же прав этот молокосос, этот лейтенантик, этот синюшный доходяга, этот смертник, неужели у воров все не так, как у всех остальных, неужели не одно солнце им светит, не одна в жилах кровь течет и нет у них верности, нет благодарности, нет памяти — ничего нет того, чем жив человек? Почему они не пришли к ней на помощь? Почему? Почему?

Глава третья

1

Младший лейтенант милиции Николай Микитась был тяжело ранен в первом же бою за Сталинградский тракторный. Немцы прорвались к заводу так неожиданно, что оборонять его в первые часы пришлось самим рабочим, личному составу близлежащих отделений милиции и нескольким войсковым подразделениям. От Сталинградского уголовного розыска тоже была спешно послана туда группа в пятнадцать человек. Николай так и не узнал, кто же из его товарищей остался жив в том бою. Его, беспамятного, переправили через Волгу, затем на какой-то станции сделали первую операцию, а вторую, основательную, он перенес уже в астраханском госпитале.

Госпиталь был тот же самый, в котором лежал Роман Мациборко. В декабре выписался и Николай. И так же, позванивая металлом о металл, закрыл за ним сторож железные госпитальные ворота. День был тихий и сырой, впереди, по обеим сторонам булыжной дороги, лежали в редких серых камышах болотца, над ними курился туман. И дорога, и близкий город терялись в морозной дымке, ни один звук не долетал сюда, и Николаю, только что вышедшему из-под заботливого крыла врачей и сестер, казалось теперь, что он один в этом мире. И так же, как у Романа, стеснилось сердце, он оглянулся назад, но сторож ушел, больничные корпуса заволакивало туманом… «Что такое, — строго спросил он себя, — что за нежности? Мне двадцать шесть лет, я вырвался из лап смерти, годен к строевой, чего же еще тебе надо от судьбы, юноша бледный? Вперед! Все дороги ведут в военкомат, и эта тоже. А сотрудники военкомата знают, как распорядиться моей судьбой. Буду проситься, чтобы послали на фронт. Вперед!»

И двинулся вперед, опираясь на палочку. Но до военкомата ему так и не суждено было дойти, потому что через полсотни шагов встретил его некий товарищ в шикарном пальто, при шляпе и до того прекрасно начищенных штиблетах, что оставалось непостижимой тайной, как он мог дотопать из города по грязному булыжнику и не замарать их.

— Николай Ануфриевич Микитась? — спросил товарищ, приподымая шляпу, под которой оказалась долголетняя устойчивая лысина. — Здравствуйте. Я старший лейтенант милиции Луценко, Иван Семенович.

Микитась никогда раньше не был в этом городе, в лицо здесь знать его никто не мог. Но если старший лейтенант милиции Иван Семенович Луценко все-таки встретил его у госпиталя, то, значит, встретил не случайно. Не выказывая своего удивления, Микитась ждал, что он скажет.