Твоя кровь, мои кости

Теперь она лежала лицом вниз среди разбросанных глиняных горшков, из старых наушников ее матери доносилась музыка, шнурок от ботинка Питера был закреплен у нее на шее. Продевая маленькую синюю пуговицу за шнурок, она позволила тихому шелесту дождя погрузить ее в транс. За последние несколько часов она не сделала ровным счетом ничего. У нее не текла кровь. Она не двигалась. У нее не было ни единой связной мысли. Она только смотрела, как серебристый дождь барабанил по стеклу, и слушала бесконечную музыку конца девяностых.

На другом конце кухни раздались три сердитых удара в дверь. Текущая песня затихла, и трек сменился чем-то новым. Мечтательные синтезаторные аккорды с шипением пронеслись в ее голове. Она закатила глаза.

Может быть, в этом и было все дело. Может, внутри нее было что-то не так. Что-то извращенное и странное. Может быть, все, что она умела делать, — это заставлять вещи гнить.

По кухне пронесся еще один шквал ударов. Уайатт щелкнула по петунии. Она смотрела, как ее лепестки осыпаются на пол, словно гнилое конфетти. Потом попыталась представить Питера бессмертным. У нее ничего не выходило. Бессмертные были героями сказок, каменными, суровыми и исполненными молитвы. Они были изображены на иконах в затхлом старом соборе или на мраморных бюстах в оживленном музее.

У Питера, которого она помнила, на щеке всегда была полоска грязи. Он кричал на птиц, сидевших на верхушках деревьев. Ползал за ней на четвереньках. Спал на животе, уткнувшись щекой в ее подушку. Его любимыми закусками были кексы «Хостесс». Сначала он снимал белую завитушку, и глазурь осыпалась у него под ногтем.

Он всегда был самым человечным человеком из всех, кого она знала.

Снаружи на птичьем дворе стало слишком тихо. Она замерла, затем сняла наушники, прислушиваясь к вновь наступившей тишине. В раковину капала, капала, капала вода. В желобах с шумом переливалась дождевая вода. В кладовой послышалось шуршание крадущихся мышей. А затем в дальнем конце дома раздался звон разбитого стекла. Характерный звук открывающегося замка. Входная дверь распахнулась с такой силой, что могла бы проломить гипсокартон.

Уайатт тут же вскочила и спрятала пуговицу под имитацией выреза старого платья ее матери. Она вышла из кухни в холл и резко остановилась, увидев Питера, стоящего под притолокой. Он стоял неподвижно, как стервятник, его волосы потемнели от дождевой воды, футболка была намотана на кулак. Матовое стекло входной двери мерцало у него под ногами, как звездная пыль.

— О, — сказала она так невинно, как только могла. — Тебя что, заперли снаружи?

Он обнажил зубы в оскале. Серебристые струйки побежали по его груди, когда он бесшумно подошел к ней. Она не стала задерживаться, чтобы посмотреть на его приближение. Вместо этого бросилась бежать, перепрыгивая через две ступеньки за раз, и сердце ее забилось где-то в горле. Это было похоже на момент из их детства — Питер и Джеймс играли в шахматы на затянутом паутиной чердаке амбара. Уайатт, уставшая до слез, провоцировала их, пока они не бросались в погоню.

К тому времени, как Питер догнал ее на лестничной площадке, из ее груди вырвался взрыв смеха. Он обвил рукой ее талию, и девушка искрометно закружилась. Она подавила смешок, когда Питер руками с силой уперся в стену по бокам ее головы. В результате этого они оказались нос к носу в коридоре.

— Думаешь, это смешно?

— Немного, — призналась она.

Уголок его рта дернулся.

— Что случилось с нашим соглашением о перемирии?

— Я приняла ответственное решение на благо команды. Ты — ужасный учитель. Ты нависал надо мной в течение трех дней. Я не могу сосредоточиться.

— Поэтому ты заперла меня на улице, как собаку?

— Нет причин так злиться, Питер, это просто немного воды.

— Да? — В его глазах промелькнуло что-то опасное. — Просто немного воды?

Прежде чем она успела возразить, он взвалил ее себе на плечо и направился обратно тем же путем, каким они пришли. Вниз по лестнице и под дождь, где воздух был холодным и бодрящим. Она сопротивлялась ему на каждом шагу, прижимаясь животом к его плечу, болтая ногами и размахивая руками. Дождь хлестал ее по спине, волосы хлестали по щекам.

— Отпусти меня, — рявкнула она, подчеркивая каждое слово ударом по его позвоночнику.

Сквозь шум дождя она услышала его вопрос:

— Отпустить тебя?

В этом вопросе было какое-то бессмысленное веселье. Ее кулаки застыли в воздухе.

— Нет, подожди, — возразила она, слишком поздно заметив деревянные перекладины причала и низко склонившиеся под дождем заросли камыша. — Питер, подожди…

Ее протесты были заглушены тошнотворным ощущением падения и резким шлепком о воду. С беззвучным криком она погрузилась в мутное стекло мельничного пруда. Холод окутал ее целиком, и затем она погрузилась под воду, вытаскивая ноги из безнадежного переплетения листьев кувшинок. Когда она вынырнула, мокрая и отплевывающаяся, то увидела, что Питер с трудом сдерживает улыбку. Она плыла по воде, белая сетчатая ткань ее платья развевалась вокруг нее кружевными волнами.

— Ты с ума сошел?