Твоя кровь, мои кости

Уайатт проснулась от непрерывного писка монитора. С трудом разлепив слипающиеся глаза, она обнаружила, что смотрит на незажженные флуоресцентные лампы, изогнутый стержень занавески для уединения. Она оглядела комнату, чтобы сфокусировать взгляд на ментолово-зеленых и стерильно-белых ламинированных плакатах о стандартах хирургической безопасности, развешанных по стенам. Больница. Она была в больнице. По коже у нее побежали мурашки. После заколоченной темноты Уиллоу-Хит все здесь казалось слишком ярким. Слишком тихим. Слишком большим. По коридору мимо проехала каталка, сопровождая свой путь равномерным стук, стук, стук. Послышался отдаленный звук громкоговорителя, из динамиков донесся искаженный код.

Она попыталась сесть, но безуспешно, и со стоном откинулась на тонкую подушку. На ней был бумажный халат, тонкий, в цветочек, под мышками — больничное одеяло. Казалось, что все ее тело покрыто синяками, от порезов в виде бабочки на щеке до туловища, туго обмотанного бинтами.

С металлического столба у ее кровати свисала раздувшаяся капельница, из которой в трубку непрерывно капала жидкость. На крошечной тележке на колесиках кто-то оставил яркую вазу с розами из сувенирного магазина. На подносе лежала сложенная записка, текст внутри был едва виден:

Больше так не делай, Маккензи.

Солнечные лучи, проникая сквозь белые вертикальные жалюзи, падали на зеленый раскладной диван у окна. Питер, растянувшись на подушках, крепко спал на животе, подложив правую руку под щеку. Что-то непонятное промелькнуло в ее сознании при виде него. Он пришел за ней. Он последовал за ней. Она бросила его гнить, и вот он здесь.

— Он был тут всю ночь.

Уайатт удивленно посмотрела в сторону двери и увидела, что там стоит ее мать. Теодора Беккет выглядела как всегда: светлокожая и капризная, ее седые кудри были собраны в тугой пучок, а бархатное кимоно в цветочек доходило ей до лодыжек. В пальцах, унизанных серебряными кольцами, она сжимала кофейную чашку с крышкой. По комнате разнесся запах слабого кофе.

Уайатт не знала, что чувствовать. Она не знала, что сказать, с чего начать. Последние несколько недель она провела, раскапывая кости, и была не настолько глупа, чтобы думать, что ее мать не похоронила хотя бы несколько из них. Теребя ленту, обмотанную вокруг центрального катетера, она сказала:

— Удивлена, что ты его не отослала.

— Я пыталась, — сказала ее мать. — Но Питер есть Питер.

— Ты знала, кем он был?

— Да.

Еще одно признание, более тяжелое, чем первое. Между ними возникла напряженность.

— И ты позволила им делать ему больно? Ты позволила им использовать его как научный эксперимент?

Ее мать опустилась на зеленое полиуретановое сиденье у двери. Она выглядела усталой. Постаревшей, будто последние несколько недель состарили ее.

— Думаю, ты переоцениваешь мое положение в Уиллоу-Хит. Гильдии много веков, и ее члены придерживаются определенных взглядов. Моего мнения никто не спрашивал и не приветствовал. Как думаешь, почему мы уехали?

— Я всегда думала, что это потому, что ты не хотела, чтобы я проводила время с Питером, — сказала Уайатт, не в силах сдержать раздражение в голосе. — Он тебе никогда не нравился.

Что-то смягчилось во взгляде матери. Наклонившись, та поставила чашку с кофе на пол между своих ног.

— Так ты думала все эти годы? Что мы уехали из-за Питера?

— А разве нет?

— Уайатт, нет. Нисколько. Я забрала тебя, потому что это было небезопасно.

— Из-за Питера.

— Из-за гильдии. — Ее мать вздохнула, снимая обручальное кольцо с пальца. Необработанный бриллиант сверкнул в оправе. — Твой отец был хорошим человеком. Его сердце всегда было на правильном месте. Но он запутался в многовековой практике и понятия не имел, как ее распутать. А природа гильдии… что ж, нечто столь древнее и основанное на ритуалах, как это, обычно привлекает людей с темными устремлениями.

— О чем ты?

— Ты — аномалия, Уайатт, — сказала ее мать. — Я знаю, ты это чувствовала. То, что ты можешь делать… я сделала все, что могла, чтобы защитить тебя. Я отправила тебя в школу. Научила тебя управлять своими эмоциями. Но чем больше ты росла, тем более непредсказуемой становилась твоя сила. Ты разражалась слезами, и небеса разверзались. Ты кричала во сне, и мои азалии расцветали глубокой ночью. Это было непредсказуемо, и это было заметно. И это делало все опасным. В свой последний вечер в Уиллоу-Хит ты была так расстроена, что чуть не обрушила часовню. Для тебя там было небезопасно. Больше нет. Я не могла остаться и позволить, чтобы тебя использовали. Такие люди — ученики, фанатики, зилоты — ненасытны. Они находят огонек и цепляются за него, пока не погасят. Итак, я уехала и взяла тебя с собой.

Уайатт закрыла глаза. Откинула голову на подушку. Сквозь машинный гул она погрузилась в воспоминания — Джеймс и Питер в часовне, мир с грохотом просыпается, кто-то кричит, чтобы она бежала. Видение исчезло. Оно превратилось в зверя с лицом Джеймса, попавшего в ловушку, как муха в липкую белую паутину.