Твоя на одну ночь

Кивнув, первой выскочила из автомобиля и пошла ждать у крыльца мужчину. Тот, заглушив двигатель, вышел из салона и включил сигнализацию.

Квартира нас встретила пустотой и тишиной, которая мне вообще не понравилась, потому, скинув кроссовки, прошла в гостиную и включила телевизор.

– Что показывают? – поинтересовался Джеймс, последовавший за мной.

– Что–то типа бразильских сериалов. Если не хочешь полного разжижения мозгов, то переключи, – и протянула пульт. – А я пойду переоденусь.

– Помощь нужна? – он взял протянутый пульт, бросил на диван, и в плен его пальцев попало мое запястье, сначала одно, а потом и второе.

– Н–н–не думаю.

От его пальцев исходило странное, обжигающее удовольствием тепло, которое мягким потоком поднималось выше, к плечам, к шее, а потом вниз, чтобы собраться в животе. А терпко–коньячный запах мужчины ударил в голову, отчего мир начал кружиться и вертеться.

Медленно, очень медленно, Харрисон склонился к моему лицу, не разрывая зрительный контакт, а когда горячее дыхание коснулось моих губ, то я сама поддалась вперед, чтобы полностью пропасть в его прикосновениях.

Но все разрушил трель телефонного звонка, как бы ни было это… Банально?

Сказка с хлопком разбилась вдребезги и рассыпалась по пространству. Я же, безмерно смущенная этой нежностью, которой был пропитан поцелуй, выскользнула из мужских объятий и, не поднимая глаз на Джеймса, достала из кармана джинс телефон. Даже не посмотрев, кто мне звонил, приняла вызов:

– Да?

– Лиззи, ты ведь уже дома? – раздался в трубке приятный голос брата.

– Ага. Тебе что–то нужно?

“Кто?” – скорее прочитала по губам Харрисона, чем услышала я.

Пока в телефоне слышалась возня, так же прошептала, что Ник.

Мужчина удовлетворенно кивнул и расположился на диване, при этом потянув меня за собой, причем на свои колени. Я не стала возмущаться, лишь устроилась поудобнее – Николас начал говорить:

– Я, кажется, где–то оставил свой айпод, – хмуро сообщил братик. – Но очень надеюсь, что дома. Черт, надеюсь, не потерял.

– Ник, ну ты даешь, – протянула я со смехом, потому что прямо передо мной, на журнальном столике, лежал серо–стальной айпод в пластиковом чехле. – Можешь не бить тревогу, стол держит в заложниках твой гаджет, вот вернешься, протрешь его, так и отдаст.

На том конце провода раздался вздох, полный облегчения:

– У меня ж на нем столько музыки, столько фильмов!

– Спроси про отца, – шепнул Джеймс, играясь с моими волосами.

– Слушай, а о чем ты в последний раз разговаривал с папой? – послушно задала вопрос я, ощущая, как напряглось мое тело…

Пару секунд Ник молчал, то ли вспоминая, то ли собираясь с силами, а потом заговорил, торопливо, словно бы боясь забыть:

– Странный вышел разговор… Он говорил про свое детство, точнее, как он с бабушкой и дедушкой переезжал с места на место, как они тащили с собой наш диван. А еще говорил, что этот диван был прабабушкин, бесценная вещь…

***

Ник ясно помнил тот день – тихий, как будто бы предвещающий беду. Когда судьба готовит ненастье, то наступает затишье, которое словно шепчет, что все хорошо, все отлично. Но идеальное хорошо – признак этого самого затишья перед бурей.

Они сидели в зале, по телевизору шла какая–то телепередача, что создавала звуковой фон, пока Николас залипал в телефон, а папа… А что делал он? Просто сидел, вглядываясь в экран, но при этом даже не смотря эту передачу. Настолько у него был отстраненный вид.

– Как ты себя чувствуешь, па? – спросил тогда Ник.

Отец поднял на него пустой взгляд, не отражающий и не выражающий эмоций, и неожиданно мягко улыбнулся, даже морщинки на лбу выступили, а еще у уголков глаз, словно бы и глаза улыбались тоже. Но нет, во взоре мужчины словно застыли бессмертные льды Антарктиды.

– Все хорошо. Знаешь, вспоминаю свое детство… Мы жили вовсе не в особняке, – он обвел полупустое пространство некогда шикарной гостиной рукой. – Жили в съемных квартирах, пока, наконец, у нас не появилась своя. И с нами скитался и этот диван.

– А зачем его–то тащили? – удивился тогда Ник. Диван–то добротный, тяжелый и его перевозка каждый раз в конце концов окупила бы его стоимость, легче ведь продать, чем возиться.

Риверс Скотт погладил, словно любимого питомца, подлокотник дивана.

– Ничего ты не понимаешь, Ник. Наверное, в силу возраста…

– Я уже взрослый! – насупившись возразил Николас.

– Диван являлся воспоминанием, – словно погрузившись в то далекое прошлое, продолжил Скотт, – семейной реликвией и… И призраком уюта. Отец говорил, что вот садишься на него и впадаешь в детство. Тогда я тоже не понимал, а сейчас – да, и впрямь в детство.

Ник с интересом посмотрел на этот предмет интерьера, даже встал с кресла и сел на него. Ничего. Никакого путешествия в прошлое, но уютно, да. И мягкий очень, удобный и, несмотря на то, что диван старше папы в несколько раз, все равно как будто новый – не зря по приказу родителя его раз в квартал “лечили”: меняли обивку, чистили матрас.

– Эх, Ник, – отец рассмеялся, но в глазах все равно ни эмоции, кроме, наверное, просачивающейся через лед нежности.

– Что? – хмуро спросил Николас.