Твоя поневоле

Но гадаю я недолго: справа открывается дверь, и в салон залетают звуки ночи — шелест листвы, пение цикад, хруст гравия под подошвой его стильных кроссовок. Он наклоняется надо мной, его лицо так близко, что я ощущаю тепло выдыхаемого им воздуха, и обонятельные рецепторы улавливают аромат цитруса и табака. Запах, пробуждающий где-то там, в самом эпицентре гипоталамуса, какие-то неподобающие ситуации мысли…

Что за извращённая игра восприятия? Почему именно этот мальчик-психопат пахнет так, как нравится моему телу? Почему оно не ненавидит его, хотя по всем пунктам должно бы? Почему так?

Он расстёгивает ремень безопасности и берёт меня за руку, помогая выбраться из машины. Так галантно, словно мы ступим сейчас как минимум на красную ковровую дорожку.

И как? Скажите, как можно его ненавидеть? Если бы он ударил меня, оскорбил, похотливо домогался — это было бы сделать совсем не сложно, но его вежливое, даже какое-то нежное отношение обескураживает и мешает мозгу правильно оценивать ситуацию.

Мой мозг упорно не хочет принимать действительность! Он судорожно ищет во всём происходящем подвох и пока не находит.

Чикатило был прекрасным семьянином, Анатолий Сливко — заслуженным педагогом и любимцем детей, Тед Банди — само обаяние. На свете мало психопатов, глядя на которых можно безошибочно сказать, что они психопаты.

Он тонко манипулирует тобой, Наташа, помни об этом. Помни и будь начеку.

— Устала? — спрашивает Кай, неторопливо ведя меня, словно слепую, вдоль какой-то тропинки. Каблуки стучат по каменной дорожке: что-то выложеное гладким булыжником — тонкие шпильки всё время застревают в прорезях между.

— У меня в семь утра самолёт, там высплюсь, — гордись мной, Игорь, я всё ещё пытаюсь шутить.

Я слышу, как он улыбается. Моя ладонь утопает в его руке, и мне это приятно. Чёрт возьми, мне приятно! Мой долбанный мозг воспринимает всё словно игру. Не удивлюсь, что когда он снимет с меня повязку, я увижу своего сына, маму, подруг, и они дружно закричат: "сюрпри-из!" осыпая меня разноцветным конфетти.

— Боюсь, с отпуском придётся немного повременить, — словно извиняясь, изрекает Кай и сбавляет темп. — Осторожно, тут ступеньки.

Я это уже и без тебя поняла, капитан очевидность. Плакал мой отпуск и выброшенные на ветер деньги.

Воздух здесь невероятно свежий, без примесей выхлопных газов и прочей городской вони. Что это — загородный дом? Дача? А может, мы на кладбище? Удобно прикончить человека и спрятать труп там, где его не будут искать.

Не отпуская моей руки, Кай поворачивает ключ, и мы переступаем порог чего-то, судя по спёртому запаху, явно необжитого. Надеюсь, что не склепа имени меня.

Под ногами скрипят половицы, я не вижу, но чувствую, что здесь очень темно. Кай идёт очень тихо, практически бесшумно, когда как грохот от моих каблуков разносится по невидимому помещению тревожным эхо.

— Лестница, — ставит в известность он, и я, медленно переступая со ступени на ступень, поднимаюсь… куда? Возможно, в своё последнее пристанище.

Я не знаю его! Он не похож на маньяка, но я его совершенно не знаю! Не знаю, что за мысли ворочаются в его голове, но интуитивно чувствую, что лучше его слушаться. Рано, очень рано поднимать панику, пока что мои силы явно в меньшинстве.

Может, там, наверху, он позволит мне снять наконец-то повязку, и мне удастся отыскать хоть какое-то подобие оружия. Чугунный подсвечник, кочергу для камина или, на худой конец, автомат Калашникова, под завязку набитый патронами.

Преодолев длинный коридор, пропахший рассохшимся деревом мы остановились. Раздался щелчок дверного замка, я переступаю порог какой-то комнаты, судя по глухому эху от каблуков — значительно меньшую по размеру, чем была первая, там, внизу. А спустя несколько шагов туфли и вовсе увязли в ворсе толстого напольного ковра.

— Сейчас я сниму твою повязку, но очень прошу, Натали, без глупостей, ладно?

— Я похожа на дуру?

Неосмотрительная оплошность, Наташа. Не дерзи! Будь умнее.

— Нет, ты не похожа на дуру, — мягко говорит он и становится позади меня. Так же тесно, как там, у дороги. Рука аккуратно перекидывает мои волосы через одно плечо, и проворные пальцы вцепляются в тугой узел. — Ты не дура, но ты напугана. А страх не товарищ разуму.

А впрочем…

— Ещё чего! Хрен там я напугана, понял? Я раздражена! Я злюсь, потому что ты посмел украсть моего ребёнка, и я точно знаю, что ты не сделаешь ему ничего плохого. А знаешь, почему? Да потому, что если с его головы упадёт хотя бы один волос, я собственноручно отрежу твой хер и выброшу на корм бродячим псам. А потом тебя найдёт отец Миши и разделается с остальным!

За спиной раздаётся смех. Сначала он сдержанно хмыкает себе под нос, а потом смеётся в голос. И его смех, такой задорный, живой, никак не вяжется с заточками и разговорами о перерезанных артериях. Так смеются молодые парни — хозяева жизни, у которых вся эта жизнь впереди, но не которые крадут чужих детей и планируют прикончить украденную ранее с парковки женщину.