Твоя... Ваша... Навеки

Бросаюсь в свою спальню и с грохотом захлопываю за собой дверь.

Глава 15

Время до вечера тянется медленно. Безумно, удушающе медленно. Мы с Эваном не разговариваем друг с другом и избегаем сталкиваться в коридорах и иных помещениях. Злость моя немного утихает — впрочем, не настолько, чтобы раскаяться в содеянном и сказанном и попросить прощения, — уступает место прежним тревогам. Я не знаю, чего ждать от бала, я даже не уверена, что после всего произошедшего нужно туда идти.

Странная одежда, поведение и признание Байрона в воскресенье, подчеркнутое молчание Арсенио, замечания Клеона подтверждали, что все все знали, наши с Клеоном тайные встречи ни для кого уже не секрет. Так к чему объявление о помолвке, суета, попытки сохранить видимость приличий? Какая разница, один жених у меня будет или двое и кто им станет?

К вечеру возвращается Дороти, помогает мне с подготовкой к балу. Эван, знаю, тоже собирается, хотя и поедет отдельно. Тесса все еще на работе, и я не без раздражения думаю, как удобно, привольно живется моему брату. Надел родовое ожерелье на шею посторонней девушке, спит с нею под одной крышей и хорошо хоть, в разных постелях, ничего ей не обещает, никакой определенности, никакого будущего и не слышит в ответ ни единого слова нарекания. Наверняка соседи сплетничают потихоньку, обсуждают не только меня, но и загадочную рыжеволосую девицу, ни с того, ни с сего появившуюся в нашем доме, обсасывают выдуманные подробности, строят предположения, однако не следят за ней и Эваном, не высматривают, что да как они делают, и уж тем паче не сообщают о том мне. Брат знай себе отмахивается от моих закономерных вопросов, словно я не о паре его говорю, но предлагаю обсудить такую скучную, неинтересную мужчине вещь как меню ужина, а Тесса, похоже, и вовсе не до конца понимает, что происходит.

Арсенио и Байрон, к немалому моему удивлению, приезжают к назначенному часу. Эван не собирается выходить ни к ним, ни даже ко мне, поэтому я не приглашаю инкубов в дом, но сама покидаю его, так и не сказав брату ни слова. Оба инкуба, одетые в черные костюмы-домино, однако пока без масок, ожидают подле мобиля Арсенио, улыбаются мне, когда я выскальзываю за створку в воротах, окидывают оценивающими взорами мое платье. Я улыбаюсь в ответ, стараясь не думать, что выбирала наряд этот с Клеоном.

Что изменяла им с Клеоном.

Что Байрон наверняка видел нас вместе.

Инкубы делают шаг мне навстречу, Арсенио целует меня в уголок губ, продолжает улыбаться, но я замечаю некоторую неестественность, натянутость улыбки этой. Байрон более искренен, обнимает меня за талию, привлекает к себе и поцелуй его глубже, настойчивее. Он кружит голову и поднимает волну запоздалой вины, неожиданно острого осознания, как жестоко, недостойно поступила я с обоими. Они любят меня, готовы оставить ради меня Лилат и нынешние свои жизни, быть семьей по-настоящему, не размениваясь на кратковременную интрижку, на один лишь секс ради получения питательной энергии от девственницы, а что предлагаю я в ответ?

Обман.

Предательство.

И разочарование.

— Все хорошо? — отстранившись, спрашивает Байрон шепотом.

Получается лишь кивнуть.

Ложь. Опять ложь.

— Тогда поехали.

Подчиняясь жестам Байрона, мягким, аккуратным, я занимаю заднее сиденье — хотя прежде всегда ездила на переднем пассажирском. Арсенио порою посматривает на нас через зеркало заднего вида, наблюдает, как Байрон снова обнимает меня, прижимает к себе, будто стараясь обозначить свою позицию, продемонстрировать наглядно другу принятое решение. Мне неловко и от напряженного, давящего молчания Арсенио, и от осторожного, деликатного внимания Байрона. Волчица мечется, она лучше меня видит переменившуюся расстановку сил, ей и страшно, и хочется загрызть человека за его глупость. Как я могла быть столь безрассудна, столь легкомысленна, чтобы рисковать тем, что обрела недавно, всем хорошим, светлым, драгоценным, что появилось вдруг в моей жизни, ради мимолетных удовольствий, ради наполовину наведенной страсти? Я ведь уже не чаяла встретить любовь, сильную, взаимную, не надеялась выйти замуж за мужчину, к которому буду чувствовать что-то еще, кроме уважения и сдержанного партнерского участия. И пускай их двое, но разве количество любящих меня мужчин дозволяло мне так легко, быстро и охотно предавать их доверие, их чувства ко мне?

Нет.

Однако даже сейчас, прижимаясь к теплому боку Байрона, снедаемая болью, виной и отчаянием, я не нахожу слов для признания.

По дороге Байрон невозмутимо расспрашивает меня о том, как прошел мой день — и к щекам сначала приливает краска, а затем накрывает ледяным ужасом, — и, не дождавшись от меня ответа, рассказывает, что продал свой мобиль. Он шутит, говорит о чем-то еще, поглаживает мои пальцы, затянутые в черную перчатку.

Арсенио молчит, лишь изредка поддакивает или издает какой-то невнятный звук, из тех, что можно принять равно и за согласие с мнением собеседника, и за отрицание.