Твоя заря

— Я тоже хочу выпить виски, — сказала Тамара, и тут же, как из-под земли, вырос кельнер с подносом, и вот уже наполненный хрустальный бокал с большим куском льда сверкает у Тамары в руке.

— Сто лет! — посмотрела она на Заболотного. — За всех, кто нам дорог…

— За дружбу, — сказал француз тихо и задумчиво. — За все, что объединяет… У нас с месье Заболотным, — объяснил он Тамаре, — оказались общие друзья из полка «Нормандия — Неман»…

— И к тому же друзья очень близкие, — подтвердил Заболотный.

На какое-то мгновение воцарилось молчание, каждый из них, очевидно, вспомнил что-то свое, и в синих глазах Заболотного Тамара уловила то выражение, какое не раз у него замечала: сквозь покров внешней беспечности проступала стойкая тоска… Чтобы сменить это настроение, она оживленно, почти в манере японочки защебетала о том, как еще школьницей мечтала, чтобы в нее влюбился летчик, высокий юноша с соседней улицы, приезжавший из своего небесного полка к матери в отпуск. И хотя Тамару он, кажется, совсем не замечал (бегает там какая-то девчонка несовершеннолетняя), однако, когда наступила весна и сирень так роскошно расцвела в их палисаднике, Тамара, задыхаясь от волнения, искала цветочки на счастье в пышных гроздьях сирени, то есть цветочки с пятью крылышками-лепестками, похожими, кстати, на те знаки, которые были у него в петлицах. Нашла и съела те пятикрылые звездочки, чтобы задуманное ею исполнилось!.. Однако летчика с соседней улицы она так больше никогда и не встретила…

Рассказ Тамары, кажется, произвел на ее собеседников именно то впечатление, на которое она и рассчитывала, оба они, и Заболотный, и его французский друг, очевидно, уловили, что Тамара хоть и рассказывала о своих юных задушевных тайнах вроде бы из кокетства, будто между прочим, но в ее словах крылось и еще что-то, совсем не игривое.

— Vouloir c′est pouvoir! [6] — сказал Жан.

— О, нет, не всегда, — возразила Тамара, и легкая тучка внезапно набежала на ее лицо.

Глядя на Заболотного, Тамара впервые, кажется, ощутила странное желание глубже разобраться в самой себе. Скажем, знала ли она когда-нибудь любовь? Любила ли по-настоящему, или никогда и никого? Были школьные увлечения, флирты студенческих лет, случайные вспышки чувств, а потом это ее скоропалительное замужество и дальше привыкание, привыкание… Притерпелась, свыклась, сосуществует, а где же она — пылкая, всепоглощающая? И внезапно ее осенило: тот единственный, кого ты действительно могла бы полюбить, да что скрывать от себя, давно уже любишь, любишь преданно и безответно, вот он, перед тобой! Единственная твоя любовь — она сейчас рядом, в шаге от тебя, дотронуться можно и в то же время так она далека, недосягаема, будто звезда из иных миров… Однако не суждено…

— Сегодня вы разгулялись, — вдруг послышался за спиной знакомый голос. Это Дударевич, бесшумно вынырнув из толпы, уже тут как тут, стоит над ее душой.

Тамара даже не обернулась к нему.

— А я бы и напиться не прочь, — сказала Тамара, обращаясь к французу, с вызовом, весело. — Давайте за какую-нибудь звезду!..

— Звезда звездой, дорогая, однако нам пора, — напомнил Дударевич жене, а Заболотному сказал, что они сейчас едут к ним забрать дочку домой. — Может, и ты с нами?

— Нет, — и Заболотный сослался на то, что должен еще остаться, у них с Жаном разговор не окончен…

— Я хочу поцеловать вашего друга! — смеясь, неожиданно заявила Тамара, и не успел Заболотный слова сказать, как она уже чмокнула Жана в щеку горячо и крепко, и лишь после этого разрешила Валерию взять себя под руку, направившись с ним к выходу.

Дударевич знал за Тамарой эти приступы озорства, бурного непонятного веселья, порой беспричинного, как ему казалось, знал и немного побаивался подобных минут. Именно поэтому он поспешил увести от общества свою, по его шутливому выражению, «хулиганку». Потому что Тамара могла выкинуть нечто совершенно непредвиденное, экстравагантное, такое, что не согласуется ни с каким протоколом. Сейчас его озорница была именно в таком состоянии. Он видел, что ей хочется что-нибудь отколоть, подразнить своего благоверного, поиграть у него на нервах. И, что удивительно, Тамара, пожалуй, сильнее всего нравилась ему именно в таких своих приступах озорства. Дударевич старался в душе даже оправдать ее, найти объяснение Тамариным выходкам, очевидно, это у нее своеобразная реакция на бесконечное множество протокольных предписании, правил, условностей, неизвестно когда и кем созданных для людей, несущих бремя дипломатической службы, которая в силу своей специфики, по мнению Дударевича, и не может быть иной. Во всяком случае, ничего ему не оставалось, как только запастись терпением и выдержкой, зажать нервы в кулак, видя, как Тамара «завелась» и готова очертя голову дать себе волю, а там хоть трава не расти!