Твоя заря

Вот так вот, разговелись, и будет. После скороспелок, хлопцы, теперь запасайтесь терпением. Потому что надо и совесть иметь. В следующий раз, когда придете к колодцу, словно и не замечаете сада, нарочно отводите глаза от этого запретного рая, где гущина укрывает в себе, в обильной листве, разные Романовы тайны, которые так близко, а в то же время и так далеко от вас. Даже если бы и одни были, не стали бы шкодить, и не потому только, что там пчелы гудят, весь день не оставляют своей золотой караульной службы… Просто сама совесть туда не пускает. В слободе у себя мы, конечно, не такие святые, шаримся в темные летние вечера по всем садам, только ветки трещат. Взобравшись на дерево, даже в темноте ухитряешься найти среди листьев то, что ищешь; яблоки за пазуху, вишни в рот, а кто неопытен, тот вместе с кислыми яблоками да абрикосами набросает за пазуху еще и перезрелых ягод вишни-шпанки, а потом, удирая, подавит их, обольется соком, и домашние, тормоша его утром, ужаснутся: весь в крови! Точно с кровавого побоища вернулся этот их маленький разбойник, участник ночных походов… А вот чтобы залезть в сад к Роману, такое и в голове у нас не укладывалось, — как тогда приходить к его колодцу да в ласковые Надькины глаза смотреть? К тому же Винников сад в нашем восприятии действительно особенный, окутанный чарами, к нему нельзя относиться как к какому-то запущенному терновщанскому вишняку. Есть сады вроде дозволенные, открытые для ваших ночных набегов, а этот вот… он словно создан, чтобы будоражить воображение и вырабатывать в тебе стойкость перед соблазнами. Скороспелок дали вам попробовать, и хорошо, а что касается остального… Конечно, знали мы, что придет долгожданное время, когда дядя Роман сам вознаградит нашу компанию за терпение и выдержку.

А будет это так. На спаса в Терновщине, как известно, храмовый праздник, в этот день все небо у нас играет звонами, с раннего утра весело зинькают, бамкают большие и меньшие колокола слободские, а мы, рассыпанные по стерням в степи со скотом, можем только издали им откликаться, переводя на человеческий язык, на шуточную песенку то, что они серебром своим выговаривают:

Клим дома —
                     Химы нету.
Хима дома —
                     Клима нету…

Переведем дыхание, вслушиваясь в небо, и снова в тон колоколам, нараспев:

Клим дома —
                     Химы нету.

Все это во славу нашего неизбывно вдохновенного Клима-звонаря и его чудаковатой, ко всем доверчивой Химы.

Так красиво, почти что пасхально, дзинькают, вытанцовывают целое утро неустанные наши терновщанские колокола и колокольчики, словно приветствуют весь мир, славят погожий этот день и наше степное приволье, где уже не осталось ни одного снопа, ни одной копенки, все убрано человеческими руками, свезено в село и обмолочено, долго там бухали цепы на токах в каждом дворе… Зато оголенное жнивье теперь открылось аж на край света, и уже никто из нас не пасет поодиночке, сбиваемся гурьбой, табунками, имеем наконец возможность соединиться и с нашими слободскими мальчишками, с весны отданными батрачить на хутора, с теми верными друзьями, которые хоть и отбывают у богачей свой тяжкий срок до покрова, согласно договоренности, однако рода своего терновщанского не чураются, — в наших пастушьих войнах с хуторскими, когда мы дразнимся через балку да бросаемся сухими комьями земли, все старшие Кириковы братья, сильные, веселые, несмотря на батрацкую долю, каждый раз оказываются по эту сторону балки, занимают позицию рядом с нами:

— Мы же красные, не белые!

И вот, только затрезвонили, забамкали серебристые колокола на всю степь, мы уже знаем, куда нам смотреть, кого выслеживать… Роман Винник в это утро, отправляясь в село, выходит со двора с большим тугим узлом: из чистого белого платка так и выпирает боками что-то круглое. Что бы это? Нечто неведомое, туго в узле заузлованное, оно до предела разжигает наше воображение.