Твоё слово

Я хорошая или плохая с точки зрения окружающих? Почему одни от меня отворачиваются, а другие — нет? Если и с одними и с другими — всего лишь я? Очевидно, что дело было не только и не столько во мне. Маме я тоже нравилась, но заботиться она обо мне не хотела. И Олеже я нравилась. А Олежиной маме я никогда не нравилась, но она все равно частенько впрягалась в то, что считала моими проблемами. В чем разница между ними и теми, кто окружает меня в этом мире? Я могла бы подумать, что разница именно в том, что это другой мир, но весь мой опыт взаимодействия с разумными в этом мире говорит о том, что разницы в социологическом плане особой нет. Ну, то есть, у тех же оборотней есть, например, животные инстинкты, которых нет у людей, а у драконов есть магические инстинкты, которых нет ни у одной из рас этого мира, и это конечно вносило разнообразия, но разница не была такой уж сильной. Разумные в этом мире были по сути такими же, как люди — в моем. Были порядочные и не очень, были ранимые и равнодушные, были жестокие и жалостливые, глупые и умные, и далее и далее. Они точно так же менялись в зависимости от того, находятся ли они одни или являются часть какого-то сообщества или просто толпы, они покупались на яркие заголовки абсолютно так же.

Может моя семья просто сплошь состояла из слабаков? Поэтому они не смогли заботиться даже о той, рождения которой, вроде бы, ждали? А я такая же? Я ни о ком не забочусь. В отличие от моего, ну например, отца — принципиально, а не в зависимости от обстоятельств, но все же.

Я вспомнила, что мне говорил Лука перед тем, как меня арестовали.

«Есть ли кто-то, чье присутствие в твоей жизни для тебя важно? Разумные, без которых тебе было бы жить хуже или скучнее, чем с ними.»

Мне нравятся мои… ну пусть будут сожители. Так вот, мне нравятся мои сожители. Я уже абсолютно уверенно могла сказать, что не хочу лишиться их общества.

«Тебе нравится, когда они счастливы? Ты грустишь, когда им плохо? Что ты хочешь и можешь для них сделать?»

Я не понимаю идеи со-чувствования, но мне точно гораздо спокойнее и веселее, когда они спокойны и веселы, и меня напрягает, когда они чем-то огорчены. Не то чтобы мне из-за этого становилось грустно, просто напрягало, и хотелось, чтобы они поскорее снова стали веселыми.

А вот вопрос, что я могу для них сделать, был уже поинтереснее. Он предполагал не самокопание, а какие-то действия.

Чего они от меня хотят? Чтобы я не ввязывалась в проблемы и была послушной милой девочкой. Значит, я ей стану. Принятое решение — грело душу и приносило облегчение. Я легко провалилась в сон, пообещав с утра подумать над подробностями своего плана по превращению себя в солнышко, которое умеет заботиться о сожителях и не бежит от проблем! 

Я стояла на обрыве. Смотрела как бежит время, все быстрее и быстрее. Змеиное тело обвивало меня кольцами, но я не шевелилась. На обрыве сидел дядя Вося, бренькал тоскливенько на гуслях.

— Так и будешь стоять? — спросил он удивленно, поворачивая ко мне голову.

— А надо идти? — с тихим шуршанием меня оборачивало гибкое чешуйчатое тело, проходясь по шее, шипя в макушку.

— Тебе — всегда надо, — кивнул старик, дергая струну.

— Все равно ведь не двигаюсь вперед, сколько не иду, — вздохнула я, впрочем, не сильно огорчаясь. Не то чтобы мне до всего этого было дело.

— Так если ты просто ногами шевелишь, не думая — конечно, никуда не двинешься, — хихикнул дядя Воська.

— А мне никуда и не надо, — удивилась я, — разве я говорила, что мне куда-то надо?

— Поэтому сколько бы ни шла, никуда и не дойдешь, — он повернул старое лицо от меня обратно к небу и, болтая в воздухе ногами, запел что-то. Я не могла разобрать слов, как это часто бывает во сне. Теплые кольца то сжимали меня, то чуть ослабляли захват, за спиной раздавалось уютное шипение и шуршание, а старик все что-то тихонько завывал, дергая струны; а время бежало.

— А если я решу, куда хочу пойти?

— Тогда и пойдешь вперед.

— Но впереди обрыв, — я вскинула брови.

— Значит, судьба у тебя такая, — улыбнулся мне дядя Вося.

Я помолчала, то ли секунду, то ли вечность, а потом уточнила, не знаю зачем, указав на устроившую меня в своих кольцах змею.

— А это кто?

— Человек, — ответил дядя Вося.

— Что-то не похоже, — старик опять хихикнул.

— Наша Мать сказала мне как-то: соскреби дракону чешую — найдешь человека. Все мы ее дети по сути. 

Я ворочалась с боку на бок, но снова уснуть не получалось. За окном еще было темно, в доме — тихо. Я скинула одеяло, и спустила ноги на холодный пол, зашаркала в поисках тапочек. Укуталась в покрывало и пошла вниз, на кухню, чаю хоть попить. Когда я спускалась с лестницы, увидела, что с кухни из приоткрытой двери льется приглушенный свет.

Ева сидела за столом, перед ней лежали какие-то тряпочки и кружева, и она, почти неслышно намурлыкивая какую-то песенку, что-то шила. Стоило мне приоткрыть дверь, она подняла на меня ласковый взгляд керамических глаз. Интересно, как вообще керамические глаза могул быть ласковыми?