Творческий отпуск. Рыцарский роман

Вот наконец мы видим дозорную вышку, которая, если совместить ее с белым треугольным маркером на пляже Квакерского перешейка на восточном берегу ручья, будет створом при плавании вверх по Лэнгфорду к Какауэю. С веста прилетает ветерок – первое дуновение того, что грядет, – но ставить паруса теперь было б бессмысленно и опрометчиво. Мы пыхтим себе дальше в остывающем воздухе. Несколько других судов в пределах видимости тоже устремляются в укрытие; это преимущественно делавэрцы и пенсильванцы, чьи выходные все равно, считай, закончились, спешат к своим ближайшим стояночным местам в маринах.

Вон Какауэй! Лишь мы, знакомые с ним, способны различить отсюда, что это остров, а не просто облесенный кончик Широкого Перешейка между Восточным и Западным рукавами ручья Лэнгфорд. Сьюзен осматривается в бинокль. Что примечательно даже для конца выходных, якорная стоянка – вся наша. Взволнованная теперь перспективой этого места, столь фундаментального для нашей истории, вслед за причудливым преображеньем Фенвика, она ступает в свои палубные туфли, проскальзывает в оранжевую фуфайку с коротким рукавом, протягивает Фенну его туфли, шорты и рубашку, достает наши штормовки на всякий случай, укорачивает шлюпочный фалинь – мы уже вышли из Честера; теперь мы в самом Лэнгфорде! – переходит на нос открепить якорь от его полуклюза с роульсом и протянуть через цепной клюз щедрую бухту дректова.

С каждой минутой ветер крепчает, теперь – норд-вест. Хоть деревья и колышутся, а флаг у кого-то на газонном флагштоке трепещет горизонтально, волнение пока незначительное, поскольку с той стороны разгон волны короткий – за исключением Западного рукава Лэнгфорда, какой видим мы лишь мельком, перед тем как скользнуть под защиту Какауэя. Ничто не сравнится с той грубой зыбью, какая опрокинула байдарку Сью и вывалила ее в жизнь Фенвика, не говоря уж о той, какая хрясила и хлобыстила нас на пороге Залива. Но небо вон там облачилось в свое черно-зеленое платье буйства; шум дизеля на полном ходу перекрывается громом; полетела листва, вода чернеет, «Поки» начинает сам себе насвистывать. Мало того, на островке, раз мы сейчас подобрались к нему близко, видно, что после нашего последнего визита сюда с наветренной стороны выворотило и повалило несколько крупных дубов и кленов, упали они кронами вглубь: свидетельство того, с какой силой штормовые ветры могут реветь по этой развилке. Балтиморская НАОА сообщает, что к западу и юго-западу от города уже наблюдаются «мини-смерчи»; в нескольких округах Восточного побережья введен режим наблюдения за торнадо, включая Кент, в чьих водах мы находимся. Когда мы наконец удираем за остров, сбрасываем ход, спускаем плуг, нервы наши жужжат от напряженья.

Глубина сохраняется почти до самого пляжа. Хотя берега тут недостаточно высоки, чтобы якорная стоянка считалась укрытой со всех сторон и Какауэй был убежищем от ураганов, как Маколл на Патаксенте (к зюйд-зюйд-весту, откуда мы пришли, никакой суши не видно), мы можем переждать что угодно, кроме шторма, действительно угрожающего жизни. Якорем цепляемся за хороший плотный песок на расстоянии, по нашим прикидкам, не больше длины упавшего дерева от берега и примерно в той же точке, откуда Сьюзен и Мириам при поддержке Оррина выволокли свою затопленную байдарку на сушу восемь лет тому. Для дополнительной надежности – те бюллетени НАОА, как и небо, суровеют постоянно – спускаем и запасной якорь: тот увесистый данфорт, с чьей помощью мы верповались, чтобы двинуться вперед, в бухте Краснодомная. Вытравлено по сотне футов на каждом в десяти-двенадцати футах воды, с разносом в сорок пять градусов; закрепились мы действительно надежно, нам не страшно ничего, кроме бона-фиде торнадо, против которого остается единственная возможная предосторожность: оставить «Поки» и искать убежища в чьем-нибудь подполе. Невдалеке по Западному рукаву и правда есть несколько домиков – тот с флагштоком, например, чьи хозяева теперь разумно спустили флаг. Но нам неохота прибегать к такой крайней мере.

Все еще в своей мокрой бойне – нам действительно следует верить, что она его? – Фенвик глушит двигатель. Мы удовлетворяемся тем, что все задраено – тент закреплен, обвес на месте, – и решаем не открывать вторую бутылку шампанского, пока не минует главный удар шторма. В старой еще осталось плеснуть каждому. В тройном возбуждении от того, что мы в конце концов вернулись туда, откуда начали, от подготовки к удару (мы даже надели спасательные жилеты, приятную защиту от свежеющего ветра) и, особенно Фенн, от его необычайного просветления, пока еще не высказанного вслух, у красно-черного буя в проливе Кент, мы усаживаемся в рубке смотреть, как бахнет мир.

Вернее, садится Сьюзен. Для вдохновленного, одержимого виденьем покоя нет! Примостившись напротив, Фенвик целует ее в рот, берет ее руку в обе свои, говорит: Я знаю, каково тебе, Сьюз. Но теперь кое-что по правде изменилось.

Она вздевает брови, поджимает губы: покорное, но любезное принятие. Что?