Творчество Томаса Мура в русских переводах первой трети XIX века

В примечании Пушкин давал такой прозаический перевод приведенного стихотворного отрывка: "Прелестная грузинская дева с ярким румянцем и свежим пыланьем, какое бывает на лицах дев ее страны, когда они выходят разгоряченные из Тифлисских ключей" (т.5, с.430). Можно предположить, что, несмотря на наличие в библиотеке великого русского поэта парижского однотомника 1829 года на английском языке⁴⁴, содержавшего, в числе прочего, и «Лалла Рук», Пушкин получил представление о тифлисских банях и прелестных грузинских женщинах из другого, косвенного источника, прежде всего – из прозаического перевода «Света гарема», анонимно опубликованного в 1827 году в № 5 «Сына отечества». М.П.Алексеев считает, что цитата из «Лалла Рук» могла быть взята Пушкиным из обзорной рецензии на три новых произведения о Кавказе⁴⁵, опубликованной «Edinburgh Review» («Эдинбургским обозрением») в 1817 г. ⁴⁶ Действительно, в обзоре книги «Lettres sur le Caucase et la G'eorgie, suivies d'une relation d'un voyage en Perse en 1812» (Hambourg, 1816) упоминаются тифлисские бани, грузинские девушки и приводится известная нам цитата из «Лалла Рук»⁴⁷.

Как видим, в произведениях Пушкина неоднократно встречались аллюзии из "восточной повести" Т.Мура "Лалла Рук". Очевидно, что наличие этих аллюзий и побудило многих современников двух поэтов искать аналогии в их творчестве. Не избежал этого даже Н.В.Станкевич, который в письме Т.Н.Грановскому от 27–30 августа 1837 г. сопоставил эмоциональную поэзию Мура с лирикой Гете и Пушкина: "Тут такая цельность чувства, грустного, истинного, русского, удалого. У Гете есть несколько таких стихотворений …. У Мура, сколько я знаю, особенно много; только у Пушкина меньше фантастического, больше Fleisch und Blut: тут неразвитое, простое чувство"⁴⁸. Впрочем, внимательное знакомство с конкретными реминисценциями из «Лалла Рук» Мура в произведениях Пушкина, равно как и осмысление путей творческого влияния английского предшественника на русского гения, не позволяет сделать выводао внутреннем родстве, духовной близости двух поэтов.

III

В 1824 г. вскоре после смерти Байрона в «Сыне отечества» появились три заметки, в первой из которых сообщалось о намерении Томаса Мура опубликовать присланные ему автобиографические записки Байрона⁴⁹; во второй – о сожжении Муром рукописи Байрона после того, как сестра последнего «нашла в оной многие места, оскорбительные для лиц, находящихся еще в живых», и возврате книгопродавцу денег, «полученных было за позволение напечатать сию рукопись»⁵⁰; наконец, в третьей заметке говорилось, что «публика не лишилась записок лорда Байрона, ибо имеются с оных копии»⁵¹. Значительная часть русского общества с возмущением говорила о поступке Мура, который, по наблюдению В.Ф.Одоевского, «почел долгом благополучия презреть завещание друга, отдать память его на поругание, только чтобы не оскорбить пары чепчиков»⁵². Даже по прошествии времени в переводной статье Ли Ханта «Лорд Байрон и некоторые из его современников», опубликованной с продолжением в №№ 14 и 15 «Литературной газеты» за 1830 г., Мур осуждался общественностью за «вред, который, может быть, без намерения, причинил он благородному своему другу»⁵³.

Позиция Пушкина была обратной тому мнению, что преобладало в российском обществе и находило отражение на страницах периодической печати. В письме П.А.Вяземскому, датируемом второй половиной ноября 1825 г., Пушкин, недоумевая по поводу общего возмущения поступком Мура, так разъяснил свою точку зрения: "Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава богу, что потеряны. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностью, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо – а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением" (т.9, с.215). Как видим, в сознании Пушкина не было и не могло быть большего откровения, чем то, что содержалось в стихах, становившихся наиболее полным выражением духовного мира поэта.

Выход в 1830 г. в Лондоне подготовленной Муром книги "Письма и дневники лорда Байрона с замечаниями о его жизни" ("Letters and Journals of Lord Byron with Notices of His Life") во многом обусловил дальнейшее восприятие Томаса Мура значительной частью российских любителей английской литературы не столько как оригинального поэта, сколько как биографа Байрона, автора уникального труда, способного приоткрыть завесу над туманными обстоятельствами жизни великого английского романтика, показать его человеческие качества⁵⁴. Русская цензура признала нежелательность распространения в России книги о Байроне, однако она все же проникала к читателям⁵⁵ и вызывала большой интерес у Пушкина⁵⁶ и его образованных современников. Известность среди российских читателей получил французский перевод книги Томаса Мура, осуществленный Луизой Беллок и публиковавшийся отдельными выпусками с начала 1830 г. ⁵⁷