Творение. История искусства с самого начала

В возрасте тридцати лет он отправляется в Милан в надежде получить заказ от правящего там герцога Лодовико Сфорца. Здесь Леонардо вплотную занялся самообразованием: читал, дискутировал, наблюдал и бесконечно записывал свои вопросы и находки в записные книжки. Он изучал анатомию, инженерное дело и оптику, а также поэзию, музыку и гастрономию (Леонардо был прославленным кулинаром), постепенно формируя собственный багаж знаний, хоть и не всегда отвечавший высоким стандартам, но направленный к одной честолюбивой цели — понять абсолютно всё. Может показаться странным, что конечным итогом этого понимания становились живописные картины, но надо помнить, что основой науки да Винчи всегда было одно — долгое, пристальное наблюдение.

«L’occhio che si dice finestra dell’anima» — «Глаз, называемый окном души», — записал Леонардо: это был средневековый афоризм, позаимствованный им у Данте[346]. Он мог бы еще добавить, что глаза художника — самое чистое и прозрачное из всех окон.

Один из заказов миланского герцога позволил Леонардо показать свою изобретательность в полную силу. Примерно в середине 1490-х годов его попросили расписать стену трапезной одного из миланских монастырей. Сюжет позволил художнику проявить всю смелость своего воображения: сцена Тайной вечери — последнего перед распятием совместного ужина Христа с его учениками, во время которого Христос предсказывает, что один из них его предаст, а другой отречется от него. Леонардо изображает момент, когда Иисус раскрывает предательство Иуды, повергая в шок собравшихся апостолов, которые в одном порыве являют целую драму жестов и выражений лиц[347]. Картина была настолько поразительной и реалистичной, что монахи, сидя на своих скамьях, наверняка не скрывали удивления, когда с нее сняли покрывало: сама трапезная, казалось, расширилась, став частью воображаемого мира[348]. Уходящие вдаль линии перспективы фокусируют наш взгляд на голове Христа — точке спокойствия, вокруг которой разворачивается действие. Художник проявил изобретательность не только в композиции, но и в технике живописи — быть может, даже излишне. Он придумал писать масляной краской прямо по стене (вместо настоящей фресковой техники, применявшейся Мазаччо и другими), — однако вскоре картина начала разрушаться, так что последующим поколениям осталось лишь догадываться о том, как выглядел оригинал под слоями множественных реставраций.

Более ясное представление о силе наблюдательности Леонардо можно составить по портретам, написанным им в Милане. На одном из них изображена молодая женщина по имени Чечилия Галлерани, которая оказалась, не совсем случайно, любовницей покровителя Леонардо, герцога Сфорца. Сеточка для волос, обтягивающая голову, пряди, обрамляющие лицо, черные стеклярусные бусы, бархатное платье с вышивкой и едва различимая золотая вуаль придают облику Чечилии уверенность, не свойственную ее пятнадцатилетнему возрасту. Ее вопросительный взгляд устремлен влево, за пределы картины, как будто она услышала какую-то удивительную новость. Художник передает ее ясный и пристальный взгляд, изящество и силу ее руки, которой она держит горностая, словно это музыкальный инструмент. Горностай изображен одновременно формализированно, как элемент геральдики (вроде тех животных, которых писал Пизанелло), и совершенно естественно: его гладкая шерстка покрывает теплое, живое тельце. Это сродство человека и животного лучится жизнью и разумом, как ни одна картина, написанная прежде[349].

Леонардо да Винчи. Дама с горностаем. 1498–1490. Масло, дерево. 54 × 39 см

Портрет Чечилии как образ знания и красоты стал еще и пророчеством. Сбежав от герцогских ласк, Чечилия стала успешной поэтессой и играла видную роль в жизни Милана. Ее побег был еще большей удачей, если учесть, что всего через десять лет Милан сдался французам, и герцог со всем его двором отправился в изгнание. Да Винчи, как и другим придворным художникам (в том числе его другу, архитектору Донато Браманте), также пришлось уехать. Если бы Леонардо больше интересовался древнеримской скульптурой и архитектурой, он бы, несомненно, поехал вместе с Браманте в Рим (это напоминало бы поездку Брунеллески и Донателло столетием ранее). Обоим художникам было известно, что только там можно изучить классический стиль прошлого.

Браманте прославился в Милане своей величественной архитектурой, вдохновленной Римом. Как и его предшественники Альберти и Брунеллески, он целыми днями, неделями и месяцами изучал, измерял и рисовал римские постройки, собирая информацию для собственных архитектурных проектов. Он даже написал путеводитель по развалинам Рима, посвященный его «сердечному, дорогому и милейшему коллеге» Леонардо да Винчи[350]. Титульный лист украшало ксилографическое изображение фигуры человека с акцентированной анатомией, делающего зарисовки среди руин — идеальный символ аналитического духа, очарования человеческим телом и древней архитектурой, — тем, что увлекало в Милане обоих художников.