Творец

Я подбегаю к ней и выхватываю остатки бутылки. Она настолько шокирована, что не сопротивляется и даже не задумывается. Вытираю горлышко бутылки об полотенце, убирая отпечатки матери, и ухватываюсь за бутылку сама, покрепче.

В таком состоянии нас и застаёт полиция, вызванная соседями. Хелен признаётся, что это она вдарила Питу по его нерадивой башке, но улика указывает на меня. Да кому в голову придёт, что ребёнок сотрёт одни отпечатки, чтобы оставить свои?

— Мы понимаем ваш шок, но не пытайтесь лжесвидетельствовать, мэм. Не пытайтесь спасти дочь.

Когда расспрашивают меня, я говорю им, что отец начал кричать на маму, потом захотел её ударить, а я ударила его сама… стояла на кровати…

* * *

Десять лет минуло, а из лечебницы меня так и не выпускают. Профессор чует, что со мной что-то не так, хоть и не может понять, что.

— Я абсолютно здорова, — говорю я.

— Давай-ка мы ещё раз посмотрим наши картинки, — добродушно отзывается профессор и достаёт листок с кляксой. — Что ты видишь?

— Котё-ёнка, — слащаво протягиваю я. Профессор всем выражением лица своего выказывает недоверие. Затем он наконец начинает болтать про то, что даже если они выпустят меня, я всё равно там снаружи пропаду, тут ведь отрочество всё моё прошло, в больнице этой долбанной, глаза б мои её не видели.

— Как мне надоели ваши трупокляксы, — усмехаюсь я. — Не била я Пита в тот вечер.

* * *

— …Выйди, Анна! Выйди сейчас же!

Выхожу, но на кухню. Хватаю бинты и зачем-то бутылёк йода. Возвращаюсь и неумело перевязываю Пита.

Но поздно.

Хватит думать о нём. Надо подумать о матери.

* * *

— …Выйди, Анна! Выйди сейчас же!

— Нет, — я подхожу к ней и обнимаю. Хелен начинает плакать, и я обнимаю её.

Приходят полицейские, и я сразу же горячо вступаюсь за мать. Коп отодвигает меня в сторону и изучает дохлого Пита.

Меня уводят социальные работники, усаживают в машину. Следом приносят свёрток, в котором я узнаю Люси. Тот же сценарий, как если бы я не осталась с матерью. Роз приведут позже. А сейчас миссис Капман, соцработник, скажет те же слова.

Ладно.

Я позволяю увезти нас в приют.

Я позволяю Роз свалиться с лестницы, чтобы не стеснять меня.

Я усердно корплю над учёбой, выигрываю сложнейший конкурс (не без откатов по времени и повторных попыток) и выбиваю себе бесплатное место в медицинском… Прохожу первый курс обучения. Отлично сдаю экзамены.

Время исправлять ошибки.

* * *

— …Выйди, Анна! Выйди сейчас же!

Выбегаю на кухню. Хватаю бинты. Возвращаюсь.

— Ма, держи ему здесь! — указываю на височную артерию. Когда та повинуется, быстро смазываю рану йодом и накладываю тугую повязку.

Всё обошлось. Питу хватило ума не выдвигать обвинений.

* * *

Живём, как жили. Я, Хелен, Пит, Роз и Люси. Вот и славно.

О каком усердном обучении может идти речь в обстановке, где шумит пьянь и приходится разрываться между ухаживанием за сестрой-инвалидом, заботой о младшей сестре и больной к тому времени матери?

Вообще, я всё ещё могу сдать те супер-экзамены и попасть на то расчудесное место. Но мне придётся покинуть это городишко, а сделать я этого не могу. Из-за семьи.

Я в отчаянии. Слишком тяжело. Я не справляюсь и много устаю.

Меня будит странный запах. Гарь! Я опять забыла вовремя выключить этот пятнадцатилетний чайник!

Так не годится.

Надоело.

А пускай я близняшки-девочки.

* * *

Сиамские? О, нет, нет, нет-нет-нет…

* * *

Мальчик и мальчик — два грузных пацана. Хелен умирает при родах. Мама, нет!

* * *

Мальчик и девочка, Алекс и Роз. Только теперь она младше меня не на год, а на полчаса, и далеко не так глупа. Она вообще мало чем похожа на прежнюю Роз. Если ещё точнее, она — вылитая Анна, которой я когда-то был.

Пит обожает катать Алекса на «космодроме» и игнорирует Роз. Тем лучше для неё. Я-то потерплю папашу, ладно уж, пусть это и стоит мне привитой ненависти к космосу и всему, что с ним связано.

Через три года после нашего рождения в семье появился мальчик Лео, но через несколько месяцев он простудился и умер. Ему заказали миленький маленький гробик.

Я никак не мог повлиять на жизнь Лео, так как был слишком мал. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как испуганно хвататься за длинную чёрную юбку матери, когда последний домик Лео опускали под землю.

Священник стоит у изголовья свежей могилы и отмаливает рабу божьему Леониду несуществующие грехи. Благообразный старик, я проникся к нему уважением. Пусть даже я в божественное ни в одной из своих жизней не верил, вид священника действовал на меня успокаивающе. Кто его вообще сюда позвал? Я думал, в нашей семье верующих нет.

К этому времени я начал замечать, какая каша творится в моей голове. Несколько нажитых опытов подростка обоих полов, одна незаконченная жизнь молодой девушки — всё в теле ребёнка. Опыт, мысли — всё перемешивалось и множилось. Иногда я путался, кто я есть, и потому предпочитал помалкивать, чем говорить вслух.