Творец

«Почему действительность настигает меня именно в тот момент, когда я к ней абсолютно не готов», – подумал я, опускаясь на карачки, чтобы достать бритву.

Мой инструмент для преображения упал аккурат за корзину с грязным бельем. Я отодвинул ее и увидел нечто такое, что взорвало мое хрупкое, волнительное сердце. В углу, на давненько немытом полу, лежало вещественное доказательство существования Мари – пушистый белый носок в синий горошек сверкал на темном кафельном полу как яркое свидетельство моей вменяемости.

Я схватил скомканный шарик и старательно развернул его. Подошва была потертой, на пятку налип кусочек глины. Это означало, что в нем ходили именно в моей мастерской и именно она, потому что я совершенно отчетливо помню этот носок. Я вчера еще отметил, что они у моей гостьи были разные. Один желтый, а второй белый в горох. Именно этот самый носок, который я теперь сжимал в руке как улику, был вчера на моей Нимфе!

Дверной звонок продолжал надрываться, пока я ползал по полу в уборной, а вскоре послышались и настойчивые удары в дверь. Я пошел открывать.

На пороге стояла мать, олицетворяя собою всю суровость явственности.

– Что за чертовщина, Ви! – заявила она прямо с порога. – Мы с отцом звоним тебе уже вторые сутки и никак не можем дозвониться.

– А вы в дверь звоните? – почему-то спросил я, глуповато озираясь в поисках отца.

– Нет! – гавкнула мать, вваливаясь в мастерскую, – Опять бардак и, наверняка, абсолютно пустой холодильник.

– Могу предложить чай с… – я запнулся, вспомнив, что моя то ли девочка, то ли виденье слопала все печенье. – С таком.

– Я знала! – восклицала мать, картинно возводя пухлые руки к потолку. – У тебя нет денег даже на еду!

– Не в этом дело… – пытался оправдаться я.

– Что у тебя за нелепая прическа, Ви?! – перебила меня мать. – Так ходят малолетки и хипстеры всякие, а ты приличный, уже взрослый мужчина.

– Ты так в этом уверена? – спросил я совершенно серьезно, чем ужасно ее расстроил.

– Опять за старое? Никак не хочешь ты взрослеть, Ви, прямо-таки и не знаю, что с тобой делать, – сокрушалась мать, расхаживая по мастерской и небрежно перебирая валяющиеся повсюду эскизы. – У всех моих сестер дети как дети, и только ты у меня… – она запнулась, подыскивая слово, – отщепенец.

– В семье не без урода, – грубо бросил я.

– Снова паясничаешь? Ну-ну.

Мать изводила меня своими стенаниями долгих полчаса, сетуя (как впрочем, всегда) на то, что в их благопристойном семействе Мартыщинов отродясь не рождалось таких бестолковых, не полезных обществу личностей как ее сын. От переизбытка чувств она чуть было не договорилась до того, что я, мол, вообще ошибка природы и, видимо осознав, что перегнула палку, ретировалась.

Всю свою жизнь, я пытался стать любящим сыном. В общем-то, моих родителей было за что любить. Все детство я жил ни в чем не нуждаясь, учился в платной, жутко нудной гимназии (учился, правда, плохо), часто разъезжал по летним лагерям и получал на праздники дорогие, совершенно бесполезные подарки. Отец с матерью в единственном, драгоценном Витюше души не чаяли. Пока не поняли, что увлечение рисованием, которое они наивно принимали за детскую забаву (целых пятнадцать лет), это никакое не временное помешательство, а страсть всей моей жизни, сам можно сказать, воздух, без которого я и существовать-то не мог. Вот тут-то их и постигло разочарование, не дающее покоя и по сей день. Осознание, что они потерпели фиаско в воспитании сына, угнетает моих несчастных родителей, а они в свою очередь угнетают меня.

Как только я закрыл за матерью дверь, тотчас кинулся одеваться. Мне хотелось идти, бежать, ехать куда угодно и сколько угодно, лишь бы найти пропавшую Мари. Я тогда еще не понимал, как именно буду ее разыскивать, но отчаянно нуждался в любых действиях, которые могли бы привести меня к ней. Я бродил по набережной, утюжил улицы, заглядывая во все открытые дворы, облазил Марсово поле вдоль и поперек, но все оказалось тщетно. Тогда я спустился в метро, где катался по всем веткам подряд, с одной лишь только целью – случайно встретить ее. Наверное, я шлялся бы по Питеру и под ним весь остаток дня, не позвони мне проспавшийся, наконец, Кира.

– Слушай, Ви, я у тебя, случайно, вчера свой кошель не оставлял? – прохрипел он в трубку.

– Оставлял.

– Будь другом – привези, а, – проныл Кира. – В доме ни копейки не осталось, даже пива не на что купить.

– Хорошо, сейчас приеду, – вздохнул я и покатился в молодую, еще не вполне обжитую Северную долину.

Кира оказался самым ушлым и предприимчивым из нас троих, наверное, потому что был приезжим. Ни отец, ни мать его тыл в чужом и беспристрастном городе не прикрывали, и Кирилл крутился как юла – азартно и без остановок. Постоянно разживался госзаказами и полезными друзьями, довольно быстро заработав на маленькую студию в стройке.