Читаем Творцы русской идеи полностью

Случайное — форма проявления необходимости, после Гегеля это аксиома, и чтение розановских фрагментов лишний раз убеждает в правоте диалектики. Сначала любуешься только мастерски найденным словом, но потом видишь, какое глубокое и своеобразное содержание оно несет. Через все, представленное автором, через его случайные бытовые заметки встают две проблемы, уже названные выше. Одна из них — судьба русского человека. Другая — соборная судьба России. Розанов предрекает стране тяжелые бедствия, но это его родина, его мать, от которой нельзя отречься, которую он будет любить, что бы с ней ни произошло. Быт перерастает в бытие, в сущность.

Успех нового жанра подвиг автора на продолжение «Уединенного». Так появились «Опавшие листья» — две части («Короб первый» и «Короб второй»). На этом дело не кончилось. В архиве Розанова сохранились четыре неизданных сборника фрагментов: «Мимолетное», «В Сахарне», «После Сахарны», «Последние листья». Отрывки из «Мимолетного» публиковались в «Новом журнале» (США), «Литературной учебе», ежегодниках «Контекст» и «Опыты».

«Мысль изреченная есть ложь», — полагал Федор Тютчев. Розанов иначе: «Всякое движение мысли у меня сопровождается выговариванием, И всякое выговаривание я хочу непременно записать»26. Вот откуда взялось «Уединенное». Вполне возможно, что он записывал «для себя», не думая о читателе. Автор сначала сам заглянул в свою творческую мастерскую, а затем приоткрыл дверь туда и перед читателем. Розанов пытается «остановить мгновение», схватить, увековечить миг творческого бытия. При этом он обнажает себя до предела.

О чем он думает за нумизматикой? (Коллекционирование древних монет было любимым занятием, как мы теперь сказали бы, «хобби» Розанова.) Да, все о том же — о своем народе. «Сам я постоянно ругаю русских. Почти только и делаю, что ругаю… Но почему я ненавижу всякого, кто тоже их ругает? И даже почти только и ненавижу тех, кто русских ненавидит и особенно презирает. Между тем я бесспорно и презираю русских. Аномалия»27. По дороге на Волково кладбище: «…Русская жизнь и грязна и слаба, но как-то мила»28.

В «Уединенном» и «Опавших листьях» Розанов предстает во всех знакомых нам противоречиях. «Кто любит русский народ — не может не любить церкви. Потому что народ и его Церковь — одно. И только у русских это одно»29. Несчастный, зачем же ты посягал на национальные святыни? «Запутался мой ум, совершенно запутался… Всю жизнь посвятить на разрушение, что одно в мире люблю: была ли у кого печальнее судьба?»30 Жребий действительно жалкий и трагический. С каким ухарством выхваляется он небрежением морали: «Я еще не такой подлец, чтобы думать о морали. Миллион лет прошло, пока душа моя была выпущена погулять на белый свет; и вдруг бы я ей сказал: ты, душенька не забывайся и гуляй «по морали». Нет, я ей скажу: гуляй, душенька, гуляй, славненькая, гуляй, добренькая, гуляй, как сама знаешь. А к вечеру пойдешь к Богу»31. Но ведь вечер не за горами: «Только в старости узнаешь, что «надо было хорошо жить»32. К старости начинает томить неправедная жизнь, особенно мысль о том, что не сделал должного. И Розанов уже полон недовольства самим собой. «Что-то противное есть в моем слоге… Противное это в каком-то самодовольстве. Даже иногда в самоупоении… Поистине только тот «писатель», кто чист душой… Чистый — вот Пушкин»33.

Розанова мучают религиозные сомнения: в Бога он верит, а вот к Христу его «нужно привести». Он все чаще думает о смерти, боится ее. Смерть не страшна тому, кто верит в бессмертие.

«Но как ему поверить?

Христос указал верить.

Но как я поверю в Христа?

Значит, главное в испуге моем — неверие в Христа»34.

Внутренний автопортрет Розанова был бы существенно не полон без характеристики его отношения к социализму. В свое время философы Николай Бердяев и Семен Франк в сборнике «Вехи» упрекали социалистов за их стремление перераспределить произведенные богатства, в то время как задача состоит в том, чтобы увеличить производство. По Розанову, революция грозит всеобщим бездельем. «И думается: «социальный вопрос» не есть ли вопрос о девяти дармоедах из десяти, а вовсе не о том, чтобы у немногих отнять и поделить между всеми. Ибо после дележа будет 14 на шее одного трудолюбца и окончательно задавят его»35. Существующий строй рухнет с неизбежностью. «…Победа революционеров, или их пятидесятилетний успех основывается на том, что они — бесчеловечны, а «старый строй», которого — «мерзавца» — они истребляют, помнит «крест на себе» и не решается совлечь с себя образ человеческий»36.

Розанов положил полвека на смятение умов и господство насилия. А затем? «Социализм пройдет как дисгармония. Всякая дисгармония пройдет. А социализм — буря, дождь, ветер…

Взойдет солнышко и осушит все. И будут говорить, как о высохшей росе:

— Неужели он (соц.) был? И барабанил в окна град: братство, равенство, свобода?

— О да, и еще скольких этот град побил!

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное