Ты

Я устала, и ты сама собираешь вырезанные мной ветки. У тебя это получается не так быстро, но вполне ловко: каждый сантиметр участка ты знаешь наизусть. В вишне тоже много сушняка, но там нужно поработать пилой, а я сегодня уже что-то выдохлась.

– Я спилю, – предлагаешь ты. – Только подсказывай мне, что и где.

Я беру твою руку и кладу на сухой вишнёвый ствол толщиной в два пальца. Ты ощупываешь его, примеряешься, встаёшь поудобнее, и пила вгрызается в сухую древесину.

– Уфф… Готово, – ты распрямляешься и утираешь пот со лба.

Вечером мы с тобой, обе уставшие как собаки, пропахшие дымом и чумазые, пьём на веранде чай и едим жареную колбасу (да, знаю, мне её нельзя, но… иногда так хочется!). Всё, что было запланировано на сегодня, сделано. Ах да, ещё надо закидать землёй кострище, чтобы ветром снова не раздуло огонь – противопожарная мера.

Наутро болят мышцы, и мы с кряхтением кое-как поднимаемся с постели. Застилая кровать, я охаю, а ты посмеиваешься.

– Ничего смешного, – бурчу я. – Спина не сгибается…

– Зарядку надо регулярно делать, – подтруниваешь ты.

Когда я возвращаюсь вечером с работы, дома стоит подозрительная тишина. Обычно из твоей студии приглушённо слышится музыка, но сегодня меня встречает молчание. Покряхтывая, я разуваюсь (ещё побаливает поясница), всовываю ноги в тапки и иду на поиски тебя.

Сжавшись под пледом в комочек на диване, ты лежишь с таким усталым, бледным и грустным лицом, что мне на плечи сразу ложится холодный груз тревоги. Присев рядом, я ворошу и перебираю твои волосы.

– Утён, маленький, ты чего?

Веки твоих невидящих глаз вздрагивают и приоткрываются.

– Привет, птенчик… Да что-то голова разболелась и познабливает слегка.

– Ну вот, ещё не хватало, – огорчаюсь я.

Я ставлю тебе градусник и даю таблетку анальгина. Далеко не всегда на упаковках лекарств есть маркировка брайлевским шрифтом, и если ты заболеешь, без моей помощи тебе не обойтись. Не рискнув искать в аптечке лекарства сама, ты ждала меня и мучилась.

– Бедный мой Утёночек. – Я целую тебя в лоб, и ты отвечаешь усталой улыбкой.

На градуснике – тридцать семь и восемь. Я озадаченно чешу затылок: где же ты могла подцепить хворь? Может, вчера на даче? Когда активно двигаешься и работаешь на воздухе, можно простыть, и не заметив этого, особенно в обманчивую весеннюю погоду. Озабоченно спрашиваю:

– Сопли, кашель есть?

– Да пока не чувствую, – отвечаешь ты, потирая пальцами лоб. Твои веки дрожат, а слепые глаза закатываются куда-то вверх и в сторону. – В целом – терпимо, вот только голова сильно болит, особенно над глазами. Ими даже двигать больно.

– Наверно, ты вчера на даче простыла, – вздыхаю я.

– Не знаю… У меня в группе одна девочка сопливит и кашляет, а всё равно приходит на занятия, – говоришь ты. – Может, от неё подцепила…

– Безобразие, – возмущаюсь я. – Куда родители смотрят? Если ребёнок болеет – нечего его в школу отпускать, чтоб он других заражал.

Как бы то ни было, нужно принимать меры по твоему лечению. Ты – мужественный и стойкий человечек, склонный преуменьшать свои жалобы, поэтому не всегда можно сразу понять, насколько всё серьёзно.

Порывшись в аптечке, я достаю анаферон – для иммунитета. Освежаю в памяти инструкцию: первые пять таблеток – через каждые полчаса, потом – по одной три раза в день… До половины двенадцатого я сижу с тобой, давая тебе таблетки строго по часам.

– Ты хоть поужинала бы, птенчик, – говоришь ты. – Вовсе не надо возле меня дежурить… Со мной ничего не случится. Иди, покушай.

Я и правда забыла обо всём на свете. Ты заболела – эта беда заслонила собой всё остальное. В голове крутится песня Цоя «Когда твоя девушка больна». Вот уж правда – в тему…

– Ладно. А тебе что-нибудь принести? – спрашиваю я. – Может, у тебя и нет аппетита, но всё равно надо есть, а то сил выздоравливать не будет.

Ты морщишься, но я заставляю тебя съесть полтарелки куриного супа с вермишелью и выпить чай с засахаренной малиной. У нас всегда стоит баночка в холодильнике – для лечебных целей.

– Птенчик, ты бы слишком близко около меня не тёрлась, – говоришь ты еле слышным и совсем севшим голосом. – А то ещё не хватало тебе тоже захворать…

– Ничего, всё будет нормально, – заверяю я. – Для профилактики я тоже принимаю анаферон.

Измеряем температуру снова – тридцать восемь и пять. Это уже серьёзно. Пора снижать, и я даю тебе ещё малины и аспирина, тепло укутываю одеялом.

– Совсем как мама, – улыбаешься ты.

Я готова быть тебе кем угодно – мамой, папой, женой, сестрой, сиделкой, другом, донором… Если у тебя откажет сердце – я отдам тебе своё. Если бы можно было пересаживать глаза – я бы не задумываясь пожертвовала своим зрением для тебя. Отдать тебе всю кровь до капли, всю жизнь до последнего вздоха – на всё это я готова, вот только примешь ли ты?

Ты засыпаешь. Я осторожно, чтобы не разбудить, ложусь рядом.

Утром у тебя нормальная температура, и ты решаешь всё-таки пойти на работу. Я считаю, что лучше бы тебе остаться дома и полечиться как следует, потому что это может быть только начало болезни, но для тебя единственная уважительная причина прогула – смерть.