Ты

Третье марта, понедельник, был самым обычным днём, в наших краях больше похожим на зимний, чем на весенний, но запах весны витал во влажном воздухе – как первый сонный вздох земли, предвестник её пробуждения. У меня почему-то с самого утра было хорошее настроение – просто так, без всякой причины. В обед мы с девушками из книжного отдела весело болтали и смеялись, да так, что даже администратор Марина высунула свою увенчанную длинной чёрной шевелюрой голову из служебной двери:

– Это что за шум в торговом зале?

– Потому что тишина должна быть в библиотеке, – пародируя Галустяна, сказала толстушка Таня, и мы все снова прыснули.

День прошёл хорошо, хотя под вечер я опять сильно устала. Я вообще в последнее время стала быстро утомляться, но не придавала этому особого значения, списывая на авитаминоз, недосып, стрессы. Всё лечение свелось к покупке пачки поливитаминов в аптеке, да и те я порой забывала принимать. Придя домой, я застала тебя, как обычно, в твоей студии. Ты что-то тихо и задумчиво наигрывала на гитаре, и я сразу встревожилась. Это могло быть не только творческим процессом, но и признаком того, что тебе грустно и тяжело: вместо тебя всегда плакала гитара. Откинувшись в кресле и закинув ноги на край стола, ты теребила струны. Твои пальцы не замерли при моём появлении, а глаза были незряче устремлены в потолок.

– Привет, Уть, – сказала я. – Ты ужинала?

Ты не ответила. Струны звенели тонко, меланхолично, словно жалуясь и плача. Озадаченная, я подошла и положила руку тебе на голову. Твои губы сегодня были какими-то вялыми, но на поцелуй ты ответила.

– Нет, птенчик, не хочу.

– Ты нормально себя чувствуешь? – обеспокоилась я.

– Не совсем, – ответила ты.

– Да я уже вижу, – вздохнула я. – Что-то случилось? Что-то по работе?

– Нет, у меня всё нормально… – Твоя рука оставила в покое струны и свесилась в подлокотника. Под кожей вздулись голубые жилки. – Джефф Хили умер вчера. На форуме гитаристов узнала.

Для меня уже давно не было удивительным, что слепой человек может работать с компьютером и общаться в Интернете. Специальная программа помогала тебе не отставать от зрячих. И вот, сегодня ты узнала, что не стало человека, на которого ты держала равнение.

– Ему был всего сорок один год, – проговорила ты. – Рак… Грустно мне, птенчик.

Не зная, что сказать, я присела у твоего кресла и положила подбородок на твою руку на подлокотнике. Талантливые творческие люди нередко уходят рано: яркие звёзды быстрее сгорают. Это закон. Их как будто что-то забирает из этого мира. Вот только почему? Может быть, потому что они уже выполнили свою миссию и зажгли свою звезду? Пушкин ушёл в тридцать семь лет. Лермонтов – в двадцать шесть. Есенин – в тридцать. Цой – в двадцать восемь. Высоцкий – в сорок два. Джо Дассен – в сорок один. Надо ли ещё перечислять?

Я не знала, как победить твою грусть. Наверно, следовало позволить тебе побыть наедине с твоей гитарой, дать её струнам выплакаться. Так я и сделала, уйдя на кухню и там поужинав в одиночестве – невесело и без аппетита.

Человека, по чьим стопам ты шла, не стало вчера. Он прожил сорок один год. А человек, чья трагическая судьба и непобедимая страсть к творчеству всегда потрясала меня – всего двадцать шесть. Он умер в сорок седьмом году, пройдя через ужасы Второй мировой. Глядя на портрет, с которого едва приметно улыбалось его мягкое, интеллигентное лицо с высоким умным лбом и грустно-добродушным взглядом, я думала: этот человек был рождён для творчества, а не для войны. Он ненавидел войну, а любил поэзию, но махина нацистского государства целенаправленно и планомерно ломала его. Творить ему не давали, загоняя под ружьё. С разрушенной гепатитом печенью он два послевоенных года – своих последних года – писал пьесы и рассказы, стараясь успеть как можно больше. Его стиль скуп, но выразителен, как пробившийся сквозь серый асфальт одуванчик… Один из его рассказов так и называется. Да и сам его талант, его стремление к творчеству – как этот одуванчик, скромный, но невероятно живучий и сильный, пробивающийся к солнцу сквозь плотный, давящий ужас цвета фельдграу*. А звали этого человека Вольфганг Борхерт.

Я открыла файл с «Белыми водорослями» и снова тяжко задумалась: что же мне со всем этим делать? До начала работы над «Слепыми душами» оставалось чуть менее восьми месяцев, но тогда я ещё не знала об этом, а пока мне пришло в голову попробовать сунуться со своей писаниной на сайт «Проза.ру». Завести там страницу и выложить несколько пробных глав было минутным делом. А дальше… Дальше оставалось ждать.

Мои щёки горели, сердце колотилось. В списке читателей начали появляться имена, но никаких комментариев пока не было. А на мои плечи легли твои руки.

– Он всегда будет для меня жив… Пока я способна заставлять звучать гитару – он будет жить.

Я погладила твою руку, сжала твои прекрасные творческие пальцы.

– Конечно, – сказала я. – Он оставил в мире такой след, что память о нём не сотрётся. А пока тебя помнят – ты живёшь.