Ты мой закат, ты мой рассвет

Где–то что–то перемкнуло, потому что последние несколько месяцев я пытался делать вид, что моя жизнь — охуеть, какая нормальная. Как, сука, у всех мужиков, кому повезло удачно жениться. Потому что Очкарик, с какой стороны ни посмотри, просто идеальный вариант для любого самодостаточного мужика. Ее абсолютно точно не интересует материальный аспект наших отношений, она не выпячивала напоказ, что «золотая девочка», и не пыталась загнать меня под каблук на том лишь основании, что у нее все куда более в шоколаде, чем у меня. Она разделяла мои интересы, любила те же вещи, что и я. Не ныла, что ей скучно, когда предлагал провести вечер или все выходные дома, потому что заебался на работе и тупо хотел валяться на диване с книжкой. С ней есть, о чем поговорить практически на любую тему. Она, в конце концов, несмотря на поганый опыт, не корчила из себя монашку и была готова подхватить любую мою идею. И, конечно, она заботилась обо мне и не возводила эту заботу в ранг героического подвига. Просто делала что–то и выглядела довольной, потому что доволен был я.

Казалось бы — ну чего тебе еще надо, мужик? Радуйся.

Только все это чудесное и вкусное варево стояло на огромной бочке с порохом, имя которому — неизвестность и неопределенность.

Когда–то мне казалось, что я ясно и четко вижу наше совместное будущее: ровное, без кочек, удобное и комфортное.

Потом… я перестал понимать, есть ли вообще «мы».

На ком я женат? На живой женщине или на голосе в телефоне?

Она правда милая и заботливая или это просто ее чертовы транквилизаторы?

Что будет, если я однажды пойму, что наши отношения зашли в тупик и попрошу развод? Она согласится и уйдет? Устроит истерику и снова попадет в больницу? Или… случится та самая минута, которую я не успею и буду всю жизнь проклинать себя за это?

И самое поганое во всем этом было то, что, несмотря ни на что, как бы я ни пытался оберегать свою «свободу», я все равно становился от нее зависимым.

От ее дурацких сообщений утром, что она проснулась посреди ночи, нашла в телефоне мою фотографию и уснула, глядя на мою улыбку.

Меня ведь… кажется… вот так, как она…

Никто и никогда.

Не любил.

Я отшвыриваю этот мысленный понос чувств, пару раз топаю ногами, чтобы стряхнуть снег с ботинок, и захожу в дом.

Обхожу пару темных капель на полу.

Сбрасываю куртку прямо под ноги, где–то по дороге на кухню — оттуда раздается возня — оставляю обувь.

Нужно как–то завести разговор, но я понятия не имею, с чего начать. «Малыш, я устал быть женатым холостяком»? «Очкарик, меня просто переклинило»?

«Я не изменяю своим женщинам, Йени. тем более не стал бы изменять жене, я просто сорвался»?

Ни один вариант не кажется подходящим.

Очкарик держит руку над раковиной и с каким–то «тихим» лицом поливает порезы из пластиковой бутылочки с хлоргексидином. Слышит шаги, поворачивает голову в мою сторону, и я останавливаюсь в пороге, приваливаясь плечом о дверной косяк.

У нее расширены зрачки, но взгляд какой–то осмысленный, ясный.

— Ты снова «закинулась»? — Понимаю, что после увиденного глупо предъявлять какие–то претензии и упрекать невыполненным обещанием, но даже если она сейчас разобьет что–то об мою голову — вообще срать. — Ты гробишь свое здоровье, Очкарик. Ты это понимаешь? Осознаешь? Ты превращаешь себя в овощ.

Она продолжает смотреть в упор, кажется вообще забыв, что продолжает лить на рану антисептик.

— Ты обещала, — напоминаю о ее словах в день, когда улетал из Москвы. Мысленно готовлюсь, что вот сейчас меня польют дерьмом с ног до головы. Услышу, что козлина. Предатель. Хуевый муж. Вообще не муж!

Даже защищаться не буду, вручу ей пачку белых салфеток в знак капитуляции.

И успокоюсь, наконец.

Потому что хоть тогда в наших отношениях появится что–то понятно и простое. Предсказуемое.

Очкарик отставляет бутылочку, берет бинт и идет ко мне.

— Помоги, пожалуйста. — Улыбается виновато, как будто только ей на всем белом свете не дано второй пары рук, чтобы перебинтовать ладонь. — Он последний в аптечке. Надо бы еще купить. И еще «Пантенол». И что–то от головной боли. У тебя самая неприспособленная на случай зомби апокалипсиса аптечка, майор.

Я мысленно сую пачку белых салфеток обратно в карман.

Ну–ну, Антон, а с хуя ли ты думал, что хотя бы здесь обломится?

Глава шестнадцатая: Антон

Она послушно дает усадить себя на стул, закатать мокрый рукав свитера.

Присаживаюсь рядом на корточки, вспоминаю, как мать учила обращаться с бинтом и начинаю медленно обматывать ее ладонь через палец.

— Мне было очень страшно, — где–то у меня над головой тихонько говорит Очкарик.

— Вернулась домой, а там так… пусто.

— Ты ведь жила до этого одна: в квартире здесь, в Москве почти два месяца.

— Да, да… — Выдыхает. — Я не знаю, как объяснить. Это совсем другое. Можно быть не одиноким даже наедине с собой. Потому что знаешь, что кто–то о тебе думает. Ждет. Я… Слишком много всего придумала. Бестолковая голова. Прости, прости…

Почему–то хочется просто рявкнуть, чтобы закрыла рот и перестала нести херню и вечно извиняться за все на свете.

Но я молчу.