Ты навсегда в печёнках моих (СИ)

Три часа ночи было, когда с потолка на колыбель маленького Викки закапало что-то тягучее и прозрачное. Младенец покряхтел и сморщил носик, а сверху все капало и капало. Крохотные кулачки потянулись к личику, пытаясь вытереть глазки. Но сверху все капало и капало, капало и капало, и Викки запищал во всю свою нежную глотку, запищал так, что из соседней комнаты вывалилась мамочка, причитая, отодвинула в угол кроватку и заорала на своего братца Эдварда, какой он идиот. Какой он идиот, что смазал потолок медом. Братец Эдвард приплелся, близоруко щуря глаза, и принялся оправдываться, что, раз на дворе июль, а в доме слишком жарко, чтобы держать окна закупоренными, тем более, малышу нужен свежий воздух, то единственный выход - это мазать потолок медом. Но зачем, зачем? А потому, что мухи, мухи. Сонмы мух кружат над городом, упиваясь его зловонием и разложением, залетают в окна, в щели и готовы жрать любого, даже самого чистое и невинное существо - младенца. Но мед мухам вкуснее младенцев, так что отныне и впредь, пока по потолку размазана медовая ловушка, малютка Викки может чувствовать себя в безопасности.

Но Викки никогда не чувствовал себя в безопасности. Десятки мух, со страшным жужжанием забиравшиеся в его комнатку и присасывающиеся к медовому пятну на потолке, пугали его. Пугали тем, что так и оставались на потолке, намертво присохнув к нему. Двух летних месяцев хватило, чтобы желтый мед оброс черными трупами болезнетворных насекомых.

Истлевшие мертвые тельца - навеки над Виктором Барриком темным пятном. Если бы можно было заглотить их, чтобы и памяти о них не осталось! Но Викки был коротковат. А мамочка запрещала вставать на трухлую стремянку.

Иногда Виктору казалось, что он недостаточно показывает свою любовь. Или хотя бы привязанность. Когда умерла Эдна, он ведь не сделал ничего. Вдруг она умерла оттого, что он не так хорошо дал ей знать, что ее пронзительный взгляд нужен ему как кислород, как вода, как вишенка на торте? А потом, над ее телом, Виктор окунул в нее руки и, испив, будто бы оставил навсегда в себе частичку Эдны. Она могла умирать сколько ей вздумается. Но кусочек ее навеки остался с Виктором. Или Эдди Пролкс. Виктор не скучал по своему другу (с годами он понял, что Эдди был ему именно другом, а не приятелем), потому что всегда носил его с собой. Не в сердце - так на стенках кишечника. А его первая любовь, Лиззи Страус из школы - он оставил ее в себе вместе с колбасой и пирожным, как и Лору Доуз - пусть она считает себя в выигрыше, но на самом-то деле он, Виктор Баррик, заполучил ее еще задолго до той неприятной встречи лицом к лицу. Виктор называл это надежностью. Похлопывая себя по животу, он любил повторять: "У меня все надежно, как в банке".

Виктор недовольно потянулся и хлюпнул носом. И опять позвал мамочку. Но нет и нет - мамочка, что, спала? Как же она могла уснуть, когда ее сын может оказаться голоден? А Викки был голоден. Может, всему виной его возраст? В детстве мамочка ни на миг не позволяла голоду скрутить внутренности Виктора. Мамочка всегда знала, поджарить ли Виктору счастье, или поперчить.