На самом деле Настя просто коротала время до фатальной стрелки с бандитами, неосознанно желая отсрочить наступление назначенного часа. Она, конечно, могла бы обо всем рассказать Андрею, но тот тут же предложил бы свою помощь. Или просто попытался как-то Настю остановить. А она этого не хотела. Не хотела вмешивать во всю эту грязь Андрея, с которого ей хотелось пылинки сдувать, чтобы он, не дай бог, не испортился, превратившись в такое же дерьмо, как многие, с кем Прокофьевой довелось в жизни столкнуться. Поэтому она перевела разговор на другую тему, так и не ответив, что же с ней произошло.
— А у тебя есть фотографии из твоего последнего путешествия? Ты же год почти где-то пробыл. Можешь показать? — обратилась она к своему товарищу.
— Есть немного. Но сначала я ничего не снимал. Даже камеры с собой не брал. Потом встретил одного англичанина, он мне подарил один из своих фотоаппаратов. Так что есть немного. Можем посмотреть у меня в компьютере. Ты ешь, ешь. Чай пей.
— Ага, — промычала Настя, посмотрев в окно, из которого как на ладони была видна площадка перед домом.
— Вот, смотри, — Андрей включил компьютер и открыл папку «Фото-трэвел». — Это немножко Болгария, — начал он показывать фотографии. — Это в Турции, узнаваемое место. Святая София. Ну, это Иран. В поезде в Пакистане. Столица — Исламабад. Это в Асламабаде, уже на территории Индии. Я там с французами познакомился. Могу адрес дать. Они из Тулузы.
— Не надо пока, — ответила Настя.
— Вот еще. Это у Саи Бабы в Ашраме в Путта-парти возле Банголора.
— Живой еще Саи Баба? — спросила Прокофьева, вспомнив фотографию этого самого Саи Бабы столетней давности в журнале «Путь к себе», который когда-то выписывала, интересуясь такими вещами.
— Да, фокусничает. А это — на Шри-Ланке.
— Ты без денег там был?
— Да, почти. Во Франции, правда, немного работал. Началось все с Германии, с Мюнхена. У меня там друг живет. Его семья по еврейской линии уехала. Он пригласил меня на лето. А потом я приехал, и понеслось. Друг в кришнаиты подался и — в Индию. Я с ним через всю Европу тоже рванул. Деньги быстро закончились. Но там они уже почти и не нужны, когда ты становишься весь как ветер. — Это Насте было знакомо. — Жизнь сама начинает поддерживать жизнь и души людей открываются как чаши цветка. Тогда все едино.
— А это Тибет? — ткнула пальцем Прокофьева.
— Тибет, — подтвердил Андрей.
— И там был?
— Да.
— Ну и как?
— Как тебе сказать, внешнее не всегда соответствует тому, что может чувствовать человек внутри. Это еще Герман Гессе имел в виду, когда написал в своей книге «Игра в бисер», что паломничество на Восток происходит у нас в душе. Сам же Восток это символ восхождения к тому, что может проистекать во внутренней жизни человека.
— Ясно. Это значит, Восток — тоже иллюзия.
— продекламировал Андрюша.
— Красиво. Это ты написал? — спросила Настя.
— Да нет. Это Гёте. Если б не было Востока, его бы следовало придумать. Там все-таки есть кое-что, чего нет здесь.
— Что?
— Не знаю, как сказать. Это надо просто видеть. Солнце встает раньше. Если все время ехать, то кажется, что оно и не садится вовсе. Смена часовых поясов. Другое ощущение жизни там, и все.
— Состояние непривязанности и свободы, — вспомнила Настя их разговор на дороге из Архангельска в Петербург во время того самого путешествия два года назад, произнеся это вслух.
— Помнишь? — посмотрел на нее Андрей.
— Да. Хорошее состояние. Только я его уже немного позабыла. Быстро все стирается. Тогда было счастливое состояние души, — на минуту задумалась Прокофьева. — Но, кажется, я его потеряла.
— Что с тобой происходит, Настя? — снова спросил Андрей.
— Да так. Разное. Давай лучше о тебе, — снова перевела разговор Настя
— У меня все путем.
— Ты счастлив? — неожиданно спросила она.
— Там нет счастья. Там есть полнота, — ответил Андрей.
— Там — это где? — снова задала вопрос Настя.
— В том состоянии. Это больше, чем просто счастье. Или просто другое состояние сознания. Но я не могу чему-то учить. Это просто как дар сиюминутный. И, наверное, не каждый это чувствует. Но может. Потому что мир един. Там, в том состоянии.
— Юный мудрец. Наверное, если бы каждый мог, ничего бы этого не было.
— Чего не было?