Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака

Он не производил впечатления симпатичного человека. И, наверное, если бы не предательская боль в животе, она бы почувствовала на уровне интуиции, что таких людей нужно остерегаться. Но усилившаяся к вечеру боль заглушила интуицию, и Настя согласилась на предложение Сама переночевать у него. Ему она сказала, что приехала к подруге, телефон которой пока не отвечает. На этот раз Прокофьева предусмотрительно не стала забирать рюкзак с деньгами из камеры хранения, а те деньги, которые были у нее с собой, переложила в туалете из сумки в накладные карманы брюк, где уже лежали документы. Спать она в любом случае намеревалась в одежде.

Но спать и в эту ночь ей не пришлось. Сам привез ее в какую-то полупустую квартиру с голыми стенами на окраине Тулузы. Никакого внутреннего напряжения Настя не чувствовала, заглушая свой разум верой в то, что арабы в принципе добропорядочные люди. Поэтому она, оставив Сама одного в комнате, спокойно отправилась в ванную. Пока она умывалась, Сам накрыл на стол. Вернувшись в комнату, Настя, ничего худого не подозревая, села за стол и приняла из рук полуалжирца стакан с ее любимым апельсиновым соком.

После ужина ее стало клонить ко сну, и она уже откинулась на спинку дивана, запрокидывая тяжелую голову, но вдруг поспешно вскочила на ноги.

— Я не чувствую рук. Что с моими руками? Мне нужно в больницу. Вызовите врача. Я умираю. Я умираю. Я умру. Сделайте что-нибудь, — орала она, бегая из угла в угол.

Сам некоторое время нерешительно смотрел на нее, но потом, видно, опасаясь, что эти вопли услышат соседи, сказал:

— Собирай вещи, я тебя отвезу в больницу.

Настя, как могла, подхватила свою сумку и потащилась, чуть ли ни падая, к выходу. Уже на улице, на крыльце, ее скрутило. Из горла струей изверглась еда, которую она успела проглотить. После этого ей немного полегчало. Обрадованный Сам предложил вернуться в квартиру. Там Настю снова вытошнило. Но руки уже не немели. Сам попытался уложить ее на диван. Но Прокофьева, едва стоявшая на ногах, приказным тоном потребовала держаться от нее подальше. И ее снова вырвало. Это продолжалось всю ночь с маленькими перерывами. Она залила рвотой весь пол в этой однокомнатной квартирке на окраине Тулузы. И это, наверное, ее спасло от того, что могло бы произойти, если бы она уснула.

Сама себе Настя не могла объяснить, что с ней происходит. Может, потому, что не спала всю ночь, организм дал сбой, возможно, вляпалась в какое-то мистическое дерьмо, наведенное странным водителем, похожим на Экзюпери. Так, дотянув совершенно без сна до утра, она попросила Сама:

— Дай мне, пожалуйста, свой мобильный, я позвоню другу.

— Ты знаешь, у меня батарея разрядилась, — соврал Сам. — Это не моя квартира. Мне нечем его зарядить. Но я могу тебя отвезти за город на трассу, и ты поедешь в другое место к друзьям. Хорошо?

— Хорошо, — ответила Настя, постепенно осознавая, откуда ветер дует. — Купи мне воды, и я поеду в Марсель. Там у меня друзья. Мне нужно промыть желудок.

По дороге Сам остановился и купил ей литровую бутылку воду. Пока его не было в машине, Настя заглянула в свой блокнот, где, как и ожидала, не обнаружила листка с номером телефона этого полуалжирца, тем номером, который он ей вчера сам записал. Вернувшись, Сам вывез ее в конец города, оставил возле съезда на трассу в направлении Марселя и быстро слинял.

Запомнив номер его машины, Настя вырвала из своего блокнота листок и написала по-французски «80 АЕР 31. Это номер машины человека, который мне дал яд. Его зовут Сам». Листок она положила в карман брюк на тот случай, если сейчас упадет и ее найдут мертвой. Все-таки это еще была черта города. И здесь ходили люди. Настя распечатала бутылку, отпила воды и та тут же вылетела наружу вместе с желудочным соком, без остатков пищи. Отравленный желудок по-прежнему ничего в себя не принимал. Ее все так же, как и ночью, мутило и немного трясло. И она едва удерживалась на ногах, чтобы не упасть наземь.

Глава четырнадцатая Как создаются легенды

Над портиком церкви Марии Магдалины в Ренн-ле-Шато, которую посетила в тот злосчастный день Настя Прокофьева, красовалась надпись «Terribilis est locus ist». Если бы Прокофьева немного пошевелила мозгами, то она бы разобрала, что это значит, тем более, что в английском языке, который она знала, есть слово terrible, означающее — страшный.

«Страшно место сие», — вот каким бы был перевод. Но Настя вряд ли придала бы этому значение. Путешествуя по Европе, она не раз ловила себя на мысли о позитивности воспитания в стране разрушенных традиций. Это отсутствие «напичканности» мозга всякими предрассудками, свойственными традиционному христианскому обществу, позволяло, как ей казалось, более свободно смотреть на мир. Информация о том, что кто-то считал это место страшным, ее бы наверняка не смутила. Тем более, что ничего кроме убогого сельского антуража, она там не увидела, а такого «ужаса» хватало и в русской глубинке.