Ты плыви ко мне против течения

– Ты приезжай в Починок, – сказал Саша. – Пусть хоть сколько лет пройдет, хоть три года, хоть десять… Я тебя буду ждать.

Вероника легла на копну – смотреть в небо. Он лег рядом.

Звезды в ту ночь никак не держались – падали, падали…

– Звездная музыка тоже есть, – сказал Саша. – Когда ты приедешь, я разгадаю для тебя.

– Ве-ро-ни-ка! – раздался голос в ночи.

– Зовут! – Девочка съехала с копны, сказала быстро: – Ты хороший, но робкий. Ты ни разу не догадался, что меня можно поцеловать.

Она побежала, но остановилась. Ее платье мерцало в темноте, как светятся березовые пни.

– Когда я приеду, тогда! Запомнил?

– Запомнил, – дрожа губами, выдохнул Саша.

Утром Вероника махала платочком с отцовского мостика. Саша был среди провожающих. Он принес рожок, хотел подарить Веронике, но все на него оборачивались.

– На Сашке-то лица нет, – услышал он. – Ишь как привязался!

И он не подарил рожок.

– Сыграй на прощание! – крикнул ему капитан, когда пароход, гуднув, отвалил от дощатой пристани.

– Сыграй! – стали просить Сашу взрослые. – Чего куксишься? Сыграй!

– Сыграй! – крикнула Вероника.

И это было как предательство. Он ведь для нее только играл. Для одной. Когда они были одни. И ничего ему не оставалось другого, как бежать, и он убежал.

Лазил по чащобам, пока ветви не порвали в клочья голубую, выгоревшую, как незабудка, ситцевую рубашку.

А ведь она приехала-таки, Вероника-то. Лет через пять-шесть. На теплоходе. Этот уже не двое суток до Сандогоры шлепал – шел двенадцать часов. Привезла Прасковье Солнышкиной материалу на платье. Приехала погостить, отдохнуть после экзаменов в институте. Барышня – загляденье. Высокая, да на каблуках еще. Руки нежные, в кистях тонкие, пальцы белые, длинные, а ресницы как пальцы. Махнет раз – ноги пристынут, махнет другой – покатишься без оглядки. А еще – не боялась в глаза смотреть. Знала себе цену.

Саша в поле на тракторе работал. Узнал, что приехала, прибежал. Отмылся, костюм новый надел, сапоги хромовые. Влетел к Прасковье в горницу, да и стоп! Саша ростом не удался. Не то чтоб совсем замухрышка, но война многим пересекла жизнь, а про Ласточкиных и говорить нечего. От малышей меньши́м малышам отрывали. В учении тоже поотстал. Семь классов кончил, а в город не поехал дальше учиться – остался детвору на ноги поднимать.

Глянула красавица на Сашу и заледенела. Поздоровалась, зубов не разжимая. А ждала ведь, у зеркала стояла… Прасковья потом уж сколько слёз пролила: жалко было и Сашу, и Веронику, и себя, старую.

Поздоровались, поговорили, а слова – как из дерева нетесаного. Одно к другому не льнет…

На следующий день Вероника передумала отдыхать в глухой деревушке. Уехала.

А Саша тем же летом женился. Вдову взял, старше себя, с двумя детишками.

На том и кончить бы, но повесть наша не без хвостика.

Еще ведь раз приезжала Вероника в Починок. Лет двенадцать спустя. На самолете прилетела.

От Костромы до Починка на Ан-2 шестнадцать минут всей дороги.

Прошла от аэродрома берегом реки статная, в черном и белом дама. Шла, словно по перрону прогуливалась. До старой ветлы дошла и замерла. Вот ведь чудо! Столько лет минуло, одних государств за то время добрая сотня народилась. По Луне человек хаживал! А ветла все та же. И дом у Прасковьи Солнышкиной тот же. А гнездо Ласточкиных подновляли. Сруб во дворе стоял, куча песка, кирпич. Тут и мальчишечка белоголовый.

– Ты Ласточкин?

Мальчишечка молчит, а другой, постарше, на досках он сидел, оттого тетя и не приметила его сразу, говорит:

– Мы Ласточкины.

Посмотрела дама на парнишку, и краска ей в лицо кинулась: Саша и Саша. Она и спроси:

– Ты Саша?

– Саша.

– А отец… Отец твой здесь?

– Дома… Видите, строимся.

– Ах да!

– Отец печку кладет. Он у нас всё сам: и по плотницкому, и по печному делу.

Тут Веронику в бок, где сердце-то, будто теленок малый боднул. Подняла она глаза, а в окошке кепка, перемазанная белилами, а под кепкой… Не разглядела как следует: отпрянул человек от окошка. Вероника думала: вот выбежит. Никого.

– Позовите, пожалуйста, Александра Веспасиановича, – сказала она, ни капельки не споткнувшись на трудном отцовском отчестве.

– Вероника, а ну сбегай за отцом! – крикнул Саша.

Дама увидела, как из-за колодезного сруба вышла белоголовая синеглазая девочка, уставилась на приезжую – и ни с места. Тетя Вероника подошла к калитке, угостила тезку шоколадкой, и та, получив свое, умчалась. Она тотчас и возвратилась.

– Папеньки нет! Он к лесу чего-то шпарит!

Саша шлепнул девчонку, ласково впрочем, и сам пошел, вернулся смущенный.

– Нет отца.

– Когда у вас обратный самолет? – спросила дама.

– Слетает в соседнее село и, если пассажиры есть, сядет.

– Ах, вот как!

Дама украдкой как-то поглядела на окошко Прасковьи Солнышкиной, а там белый платочек, и что-то маленькое, доброе будто помахало ей. Вероника отдернула глаза и пошла быстро на аэродром.