Ты поймешь, когда повзрослеешь

– Я стараюсь регулярного звонить тем из них, кто еще жив. Но самым близким для меня человеком была бабушка со стороны матери. У нас с ней были особые отношения, я ее звала «Мамину», и я думаю, она меня любила больше других. Она меня называла своей «разноцветной девочкой»… Когда я была маленькой, я каждую среду проводила с ней. Но и когда я подросла, среда оставалась нашим с ней днем. Мы ходили в парки, в город, на пляж. Я смотрела, как она шьет платья для кукол, она научила меня вязать и читала поэмы собственного сочинения, которые она записывала в красивые блокноты. Она поила меня горячим шоколадом, пекла очень сладкие вафли и блинчики, за что ей влетало от моей матери, которая быстро разгадала все наши секреты. Но больше всего я любила, когда мы сидели вместе в старом коричневом кресле. Я прижималась ней, от нее пахло Chanel № 5, она обнимала меня, и мы просиживали минуты и даже часы, разговаривая или не говоря ни слова.

Последний раз мы так сидели больше года тому назад. Я приехала домой, чтобы провести Рождество в семье, а на следующий день была среда. Мы все сделали как и раньше: были сахарные вафли под чтение ее последних поэм, были ее ласковые руки и старое коричневое кресло. Помню, я сократила время визита, потому что мне надо было повидаться с друзьями. Если бы я знала… Мне ее так не хватает…

Луиза окинула меня ласковым взглядом. И я вдруг с ужасом осознала, что́ я ей сейчас рассказала. Если бы существовал конкурс на лучшего психолога, я бы, несомненно, заняла предпоследнее место – перед тем врачевателем душ, который играет на телефоне, пока пациенты описывают ему свои проблемы. К сожалению, я никому не могу рассказать, как мне не хватает отца и бабушки. Либо людей это не касается и они меня не поймут, либо недавно они пережили нечто подобное и я боюсь их ранить. Может, завести собаку?

– Вашей бабушке повезло, что вы у нее есть, – вполголоса проговорила Луиза. – Внуки – это дар божий, они приносят столько радости!

– Итак, кто же будет на вашем празднике? – спросила я, чтобы переменить тему разговора.

Она принялась перечислять всех участников юбилея, называя многих по несколько раз, поскольку забывала, что уже упоминала их. Внезапный шорох заставил нас повернуть головы. Кто-то подсунул под дверь белый конверт. Луиза тут же встала и подняла его.

– О, это, наверное, Элизабет! Она обещала мне выкройку пуловера из «Nous deux»[18]. Потом посмотрю.

Я ничего не сказала, но не могла сдержать улыбку. Мы обе с ней знали, что в конверте нет никакой выкройки. И я с трудом представляла себе Элизабет, которая рисует сердечко над буквой «i» в имени Louise.

33

На пляже было много народу. Через несколько дней наступит май, а солнце уже опередило календарь. Я не единственная, кто решил провести воскресенье на песке. Вот группа молодых людей с гитарой, вот семьи с детьми, сооружающие песочные замки, влюбленные, делающие селфи в йодированном воздухе, смельчаки, которые на секунду погружают ноги в воду и сразу с веселыми криками выскакивают из нее, подростки, болтающие о пустяках, ребенок, как зачарованный наблюдающий за полетом воздушного змея, дюжина серфингистов, туристы, пытающиеся навеки запечатлеть в своей душе посещение Биаррица, одинокие люди, которые, как и я, читают, погрузив ноги в песок. Я зарылась в него по щиколотку, он пока еще прохладный, но мне нравится, как песчинки скользят между пальцами ног. Песок, шум прибоя, запах океана и аромат масла моной, входящего в состав кремов от загара, – всего этого мне очень не хватает в Париже, потому что это было частью моей семьи.

Когда я была маленькой, мои родители и мы с сестрой целые дни проводили на пляже. Мы уходили ранним утром с сумкой-холодильником и зонтами и возвращались, напитавшись атмосферой счастья и радости. Это были обычные, ничем не примечательные моменты, которые становятся волшебными, когда воскрешаешь их в памяти. Мы все были как дети, когда подбегали к воде и ждали хорошей волны, чтобы броситься в нее до того, как она разобьется о берег и превратится в пену. Рот забивал песок вперемежку с соленой водой, но нас это не останавливало, и мы снова и снова возвращались. Я вспоминаю смех моего отца, его мощную спину, которую мы брали приступом с криком: «На абордаж!», его большие сильные руки, которыми он вытаскивал нас из высоких гребней волн, его прилипшие ко лбу волосы, когда он выныривал из воды. Вспоминаю, как он обхватывал мать за плечи, подталкивая ее к океану. Я очень многое помню, но многое уже стерлось из памяти.