Ты сама пришла ко мне в руки

– Пусть Сапфир и обещал, что тебя не будут допрашивать, – протянул Хэллис. – Но я должен знать, кому отдал Дайиси. Что такого ты натворил, Кармин Тахри, отчего тебя презирают родные братья?

– Как будто не достаточно делать то, что должен, чтобы родные братья тебя не возненавидели. Не так ли, Дайдрус?

– Совершенно верно, – спокойно, почти безэмоционально отозвался Дайдрус, и прибавил: – Ненавижу тебя, будь ты проклят.

– И всё же? – с придыханием интересовался Хэллис, почти идеально скрывая надежду услышать нечто ужасное.

– Отец приказывал мне подавлять восстания на едва завоёванных территориях, – быстро сказал Кармин. – Подавление восстаний, быстрое и эффективное, всегда несёт отпечаток жестокости. Я выполнял приказы своего отца и повелителя снова и снова. Ничего больше. И если вдруг ты, Хэллис, ищешь выгоду в моих словах, то Дайиси я уже рассказал об этом.

– А то, что ты подбросил свои датчики ко мне?

– Это только для того, чтобы ты понял, на что она способна ради меня.

– О, она на многое способна, – издевательски затянул Хэллис. – Я сказал ей, что доставлю тебя ей живого и почти невредимого, если она заключит контракт со мной. И она почти согласилась.

– Ты её совсем не знаешь. Предложи ты такое любой другой серене, она, чувствуя бессилие против твоей воли, возможно и согласилась бы. Но Дайиси – боец. Она чувствует, сознаёт и готова воплощать свою силу, свою гордость и волю. Она всегда была и будет готова бороться за то, что выбрала. А она выбрала меня.

– Потому что понятия не имела, что ты представлял в прошлом.

– Она не отступится, – покачал головой Кармин, отвечая на пристальный, немигающий взгляд Хэллиса. – И правильно сделает. Если, как сказал Дайдрус, ясновидящему всё равно, каким было моё прошлое, то будущее я никак и ничем не запятнаю. Если это будет будущее с ней, то поверь мне, я не дам тебе ни одного шанса указать ей на мои недостатки.

Хэллис поджал губы и с неудовольствием отвернулся было, но тут вдруг сверкнул весельем в глубине глаз и сказал:

– Я буду присматривать за тобой, Кармин. Всё время. Нет, я не буду её расстраивать зазря. Но если ты думаешь, что тебе достаточно просто хорошо себя вести, то ты ошибаешься. Я буду следить за тобой очень внимательно. И если ты совершишь хоть один промах… всего один, любой!.. Я сделаю так, что этот промах станет катастрофой для тебя.

Кармин кивнул и повернулся в ту сторону, куда улетели его братья. У него не было ни малейшей уверенности в том, что принцы действительно проследят за дальнейшими маршрутами алмазных варлордов. С другой стороны, они действительно опасны и было бы гигантской глупостью просто отпускать их.

– Я бы на месте принцев просто отравил их, – сказал Дайдрус, уловив направление мыслей Кармина.

– При помощи эскортесс, к примеру, – пожал плечами Кармин и облизнул губы.

– Большая часть принцев – крылатые, – возразил Нинио. – У них такое считается чем-то сродни трусости. А она оскорбительна. Потому точно нет. Но даже если бы такого не было, принцы не стали бы нарушать закон Бесцейна даже в отношении опасных для империи личностей.

– Вы уверены?

– Нет. И всё же… И кстати, куда Шесна Коли дела Сарму?

– Я не знаю, – отозвался Кармин. – Но пока те пятнадцать Тахри не уберутся как можно дальше… до тех пор я не хочу, чтобы она рассекретила своё убежище. Я предлагаю… спуститься всем на улицу, господа. Не стоит и дальше бесить доспешников своим видом.

Вскоре все они стояли в каком-то переулке возле витрин магазинов, за которыми плотно набилась тьма. Стёкла теперь играли роль зеркал, и братьев Сармы с сопровождающими Хэллиса казалось много больше, чем их было на самом деле. Все они, даже их отражения, пытались задавать Кармину какие-то вопросы, но за него отвечал Дайдрус. Кармин же впал в такое же состояние, какое заметил однажды у Сармы, когда она не слышала плача Эю, даже сидя с ней рядом. Это состояние оказалось густо замешано на подавленности и попытках впустить в свою голову что-то, с большим трудом прорывающееся извне сквозь слои упрямства. Помолчав так какое-то время, Кармин промучился сам с собой и своими мыслями и всё же пришёл к болезненно-неприятным выводам.

Во-первых, оказалось, что попытки использовать Сарму кем-либо – это дикость и по форме и по содержанию, но себе он охотно прощал всё подобное. Во-вторых, едва прочувствовав эту дикость, он уже не сможет совершать то же самое в отношении Сармы. Не сможет настолько верно, насколько теперь начал испытывать отвращение к себе за то, что послал любимую к сопернику, зная, что она его впечатлит. В-третьих, он простил бы Сарму, если бы она использовала его таким образом, но кажется, потребуется что-то невероятное, чтобы он смог простить самого себя. Тем более, после того, как обещал ей больше не обманывать её.

Кармина долго не пытались отвлечь от мыслей. И он смог внутри себя добраться до простейшей идеи просить прощения у Сармы.

И когда ночью её доставили в предел, он поднёс ей Эю и принялся извиняться, Сарма оборвала его и сказала: