Ты убит, Стас Шутов

Я был не согласен с мамой. Мне казалось, единственное желание отца ― жить новой, счастливой жизнью и установить со старой семьей дружеские отношения на расстоянии. А вот маме легче было верить, что папа думает о ней так же часто, как она о нем. Но в чем-то я был с ней согласен… Папе не стоило знать, что мама «забывает» о родительских обязанностях.

* * *

В школе я наблюдал за Томой с мрачной улыбкой. Она была явно напугана: голова вжата в плечи, глаза бегают. Увидев, как на перемене Тома общается с одноклассником и передает ему свою тетрадь, я весело крикнул:

– Эй, Соколов! Я бы не брал у нее ничего, у нее же сифилис!

Соколов недоверчиво посмотрел на меня.

– Вон, язва на губах!

Соколов глянул на Томины изжеванные губы и, в ужасе вернув тетрадь, быстро зашагал прочь. Тома посмотрела на меня с обидой. Ее губы дрожали.

– Зачем это, Стас? ― устало спросила она. Я повернулся к ней полубоком и заметил, как Тома изучает вытатуированную акулу на ухе.

– Мне это нравится. ― Я широко улыбнулся и, насвистывая, пошел прочь. Было весело. Вот как я, оказывается, мог расслабиться и уйти от реальности.

Егор все это наблюдал. Он не вмешивался, но смотрел осуждающе. По его напряженной позе было ясно: он вступится за Тому, если я перейду грань.

В столовой между нами все же состоялся очередной неприятный разговор.

– Ну чего ты лезешь к ней? Ты ее уже извел.

– Еще не совсем. Она мне все еще должна.

– Ты псих, Стас.

– Так надень на меня рубашечку задом-наперед. И привяжи меня к койке. Тебе разрешаю.

Егор даже не улыбнулся.

– Знаешь, иногда я думаю, что однажды мне придется это сделать.

– Да чего ты серьезный такой? ― рассердился я. ― И пошутить нельзя. Валерьяночки попей, а то ты какой-то тревожный в последнее время.

– Ты напрягаешь меня, ― не отставал Егор. ― На Мицкевич тяжело смотреть.

– Так не смотри! Расслабься, бро. Ничего я ей не сделаю. Так, попугаю немножко. Поиграю ― и брошу. Кыш из моей песочницы.

Я говорил шутливо, даже корчил рожи. Но лицо Егора оставалось каменным.

– Это неправильно, Стас. Она девчонка. Она слабая…. ― Он помедлил, нахмурился. ― Правда хочешь возмездия? Так иди к баракским торчкам, поищи там Круча и разбирайся с ним. Это он виноват, а не она.

Егор будто сыпанул мне соль на открытую рану. Он всегда это умел ― пробиваться через толстую шкуру и находить самые уязвимые места. Из-за этого я одновременно и ненавидел его, и любил. И… слушался. Его и только его.

Я и не думал мстить Кручу. Никто никогда не нагонял на меня такого ужаса, как этот баракский монстр с темными зубами. Я не пускал эти мысли в голову и успокаивал себя тем, что просто не знаю, где его искать. Один раз я прошелся по району бараков ― быстро, по кустам, как крысенок, ― и на этом успокоился, решив, что Круч переехал и исчез навсегда. А Егор сейчас пытался повернуть меня лицом к той правде, которую я принимать не хотел.

«Ты ищешь возмездия не там. Потому что ты просто трус».

Я задохнулся от возмущения. Захотелось тоже задеть друга за живое.

– Ты как сверчок из Пиноккио, который был его совестью, ― бросил я. ― Не надоело работать без отдыха? Нашел бы девчонку, взял бы выходной.

Егор смутился. С девушками в последнее время ему не везло.

– А у меня вахта, ― нашелся он.

Когда мы доели и поднялись с места, я небрежно бросил:

– Знаешь, кстати, что сделал Пиноккио со сверчком в оригинальной сказке?

– Нет. И что?

– Убил его молотком.

Егор лишь сжал губы ― так, что вокруг рта образовались морщинки, как у старика. Я закатил глаза и громко, выдохнув сквозь надутые щеки, сказал, что это шутка. Знает ли Егор, что такое шутка и как вообще на нее реагировать?

Но его лицо словно застыло. Он либо не понял шутки, либо сделал вид.

* * *

Я целовался с Леной Голядкиной в библиотеке ― за стеллажом с учебниками по углубленной физике и математике. Я уже залез к ней в трусы, но тут нагрянула библиотекарша. Мы со смехом выбежали из библиотеки и продолжили свое приятное дело в закутке за кабинетом истории. Правда, до трусов уже дело не дошло. Лену вдруг пробило на разговоры, и я понял, что надо валить. Не любил я глупый девчачий треп.

– Что у тебя с Мицкевич? ― выпалила она.

– С Мицкевич? Ничего.

Голядкина нахмурилась.

– А чего цепляешься к ней все время?

– Она дура, ― равнодушно бросил я. ― И страшная. Коротконогий гном с коровьими глазами.

Лена засмеялась. Ответ ей понравился.

– Это да. Не повезло ей с личиком и ростом, бедняжка.

– Не то, что тебе. ― Я крепче обнял Лену, и она закатила глаза от удовольствия, но допрос не прекратила:

– А почему именно к ней?

– Чего к ней?

– Цепляешься. Страшных-то много. Вон, Истомину возьми или Лапенко.

Я вздохнул. Видимо, у этой девчонки какое-то внутреннее чутье.

– Да мне плевать вообще, над кем поржать, клоуны всегда найдутся, ― заявил я. ― Ну давай завтра с тобой над Истоминой поприкалываемся? Ты видела, в чем она сегодня приперлась? ― Я старался перевести внимание Лены на кого-то другого.

– О, да. В шмотках своей бабули, ― хихикнула Лена. ― А шарфик у нее видел? Это же последний писк моды!