Ты умрёшь завтра(СИ)

     — Выходит, слухи о запасах спирта у Никодима, правда… Получается, что он предвидел топливный кризис, и заранее, то есть уже несколько лет назад, начал запасаться спиртом. Стало быть, уже тогда он думал о своей Машине. Но что же это за агрегат такой? Для чего он предназначен?

     — Понятия не имею, голубчик. Может быть, эта Машина на нашу погибель. А может, наоборот — во спасение…

     — А еще друзья, — донесся от койки радостный голос Барабанова, доктор Чех и историк Семыгин оглянулись. — Необычайно хорош судак, запеченный с картофелем! Его подают со спаржей, жареной на сливочном масле…

     — Кондрат Олегович, замолчите! — резко перебил Барабанова Семыгин. — Замолчите, иначе я вас прикончу.

     Директор Клуба печально вздохнул, тихо сознался:

     — Есть хочется.

     — Напишите главу для своей поэмы о том, как советский человек стойко переносит голод, питаясь одной лишь верой в светлое будущее, — так же мрачно порекомендовал Семыгин.

     — Уже начал, — ответил Кондрат Олегович, но энтузиазма, который всегда просыпался в Барабанове, стоило заговорить о ее поэме, теперь не чувствовалось. Очевидно, энтузиазму тоже хотелось солянку «по-московски» и рюмку ледяной водки. — Только движется эта глава как-то вяло. Да что там вяло — застрял на первых строках…

— Глава 16 —

     Созвездие дерущихся быков,

    браслеты обнаженной каталонки,

    вкус золота потерянных богов,

    и черно-белый хрип трамвайной конки,

    в минуте умирающего дня,

    на капельках, вокруг соска богини,

    в моих глазах, где подлинное Я,

    в движении бедра слепой рабыни,

    в круговороте призраков и снов,

    где рано или поздно все с начала:

В созвездии дерущихся быков

    Слепая мать незрячего качала...

     Р. Галеев, «Uroboros».

     За следующие три года тайга перешла границу, поглотив ее вместе с колючей проволокой, столбами и сторожевыми будками, приблизилась к зигзагам разломов термальных источников, но там и остановилась. Воевать с железным лесом теперь было нечем, инструменты поизносились, напалм и взрывчатка давно закончились, так что провалы с булькающей грязью образовались весьма кстати. К тому же заводские инженеры по просьбе председателя горисполкома Поворотова соорудили несколько преобразователей тепла в электричество, и опущенные в кипящую грязь эти устройства начали поставлять городу электричество. Правда мощность этих агрегатов была мизерна, так что отнятой у недр планеты энергии едва хватало на работу радиопередатчика, сирены и пары лампочек.

     Поскольку охраняемой армией границы теперь не существовало, в город стали наведываться медведи. Животные с легкостью перепрыгивали грунтовые разломы термальных источников и беспрепятственно бродили по пустынным улицам. Но деревянных бараков больше не было, а кирпичные и бетонные строения оказались косолапым не по зубам, вернее, не по лапам. О появлении медведей возвещала армейская сирена (все же военные бдительность не теряли), жители прятались в домах, запирали на засовы двери, и из окон безразлично наблюдали прогулки мохнатых варваров. Медведи лениво обходили город, опрокидывая все, что можно было опрокинуть, заглядывали в мусорные баки и брошенные, давно уже проржавевшие, автомобили, ничего съестного не находили, и возвращались в лес. Со временем их появления становилось все реже, а в 89-ом они и вовсе на глаза ни разу не показались. Поначалу приходили и радиопсы, от них горожане не прятались, а воинственные карлики и вовсе устраивали на животных охоту, так что радиоактивные собаки вскоре поняли, что от города лучше держаться подальше, и к 89-ому году вслед за медведями, скрылись с людских глаз окончательно. Город все глубже опускался в сумрак безвременья и безразличия, и проявлял признаки жизни не чаще одного раза в месяц, когда вертолет привозил продовольствие и вести с «большой земли».