Ты умрёшь завтра(СИ)

     Случилось так, что доктор Чех поставил неверный диагноз тяжело больному пациенту. Хирурги провели операцию, чего-то вырезали, благополучно зашили. А на следующий день пациент скончался. Ничего бы и страшного, врачи не боги, могут ошибаться, но пациент оказался любимым сынулей райкома партии. «Большой папа» взбеленился и требовал назначить и покарать виновного. С той злополучной смерти карьера доктора Чеха полетела к чертовой матери. И хорошо, что только карьера, потому как коммунистический папик требовал посадить нерадивого врача за решетку, обвиняя его чуть ли не в преднамеренном убийстве. Коллеги, да и само начальство клиники сделало все, чтобы замять проблему без уголовщины, но карьеру и, тем более, душевное равновесие доктора Чеха, спасти были не в силах.

     Низвержение было ошеломляющим, и Антон Павлович оказался к нему не готов. Ко всему прочему супруга доктора Чеха, глядя на то, как от мужа стремительно уплывает удача, поспешила расторгнуть брак. Антон Павлович, осознав, что будущее, к которому он так стремился, отныне недостижимо, впал в глубокую депрессию, для лечения которой выписал себе антидепрессант — морфий, и врачевался им целый год, все больше теряя интерес к работе, да и к жизни вообще, пока от него не отвернулись последние друзья, а начальство не постановило, что отныне доктор Чех — позор клиники, и дальнейшее его пребывание на занимаемой должности недопустимо. Как раз к этому времени в ПГТ Красный строители сдали в эксплуатацию поликлинику, и теперь ее требовалось укомплектовать персоналом. Начальство, полагая, что тратить ценные (то есть высокоидейные) кадры на такое захолустье, как ПГТ Красный расточительно, и так же памятуя прошлые заслуги доктора Чеха, решило не выгонять его из медицины окончательно, но с глаз убрать подальше, и заведующим той поликлиникой Антона Павловича назначило. Так что осенью 1954-года доктор Чех, с безразличием приняв известие о новом назначении, отправился в ПГТ Красный.

     Как ни странно, но, вступив в новую должность, Антон Павлович пошел на поправку. Отдалившись от цивилизации на полтысячи километров, он и от своих проблем отдалился на столько же. Отныне его не окружали сочувствие, снисхождение и жалость, которые раньше опутывали его, словно липкая паутина, развеялось напряжения, ушла апатия. В своем падении доктор Чех достиг дна, и это вернуло его к жизни, потому что страшно не то, насколько глубока пропасть, в которую падаешь, но сам факт падения, а оно завершилось. Антон Павлович завязал с морфием, с амбициями, да и вообще с прошлой жизнью, и начал по утрам делать гимнастику. Да и некогда теперь было доктору Чеху копаться в себе и своей меланхолии, потому что работы было через край. Большую часть населения составляла молодежь, прибывшая по комсомольским путевкам поднимать завод. Молоденькие жены металлургов постоянно беременели, потом рожали, а их мужья получали на заводе увечья, или вне его стен, по пьяному делу избивая друг друга, — скучать Антону Павловичу не приходилось, и он был этому рад.

     За семь лет практики в Красном доктор Чех заработал репутацию доброго врача и неконфликтного человека, восстановил связи с некоторыми бывшими коллегами на «большой земле», подружился с директором Клуба Барабановым, а затем и с почтальоном Семыгиным, и подобрал удивительный рецепт настойки, основанной на таежных травах, благо, Минздрав СССР предоставлял спирт в достаточном количестве. К концу 50-ых Антон Павлович сошелся с Алевтиной Аркадьевной, тихой матерью-одиночкой, служившей в школе учителем литературы, которая не только редким именем, но и характером напоминала ему мать, и в целом, понял, что больше от жизни ему ничего и не нужно, и только изредка сожалел, что потерял связь со своей белокурой дочуркой от первого брака. Одним словом, Антон Павлович отыскал точку равновесия собственной жизни и испытывал чувство, сходное с умиротворением. Но годы шли, и ПГТ Красный брал свое.

     По мере того, как завод повышал темпы производства, все чаще случались аварии, рабочие калечились, погибали, не выдерживая нервного напряжения или переутомления, спивались, замерзали зимой в сугробах или тонули в грязевых реках. Чем больше завод давал железа, тем гаже становилась экология, — город стремительно превращался в среду, агрессивную для человека, и древний гнозис людской расы начал вносить в анатомию и психику новых поколений Красного поправки, — у новорожденных стали проявляться мутации.