Следующие четыре года прошли довольно спокойно. На заводе случилось семь аварий, результатом которых были двенадцать трупов и восемнадцать инвалидов (двадцать четыре человека медицина смогла вернуть в строй), и еще рухнула возле подстанции опора электропередач, как раз в тот момент, когда электромонтер Грызло имел неосторожность на нее взобраться. Электромонтеру раздробило тазовую кость, и шарахнуло в голову высоким напряжением. Тазовую кость хирург Ванько кое-как собрал назад, то, что осталось от полового органа, отрезал, а в мочевой пузырь вставил трубку. Электромонтер Грызло возражать или расстраиваться не стал, потому что разряд электричества, пройдя по коре головного мозга, лишил его способности к возражениям, как, впрочем, и мышлению вообще, — теперь он днями лежал на койке, смотрел в одну точку, пускал слюни, и иногда почему-то плакал.
Вдова Сидорова, узнав о трагедии, опечалилась, но поначалу надежду не теряла и даже сходила навестить электромонтера, хотя доктор Чех честно ее предупредил, что занятие это бесполезное, а хирург Ванько и вовсе убил всякую надежду:
— Балду я ему отнял. Для любви он теперь непригодный.
Взглянув на бывшего любовника, женщина прочувствовала заверение хирурга, и, вернувшись домой, попыталась поскорее электромонтера забыть, а потому, нагрянувший вечером Барабанов получил в два раза больше удовольствия, чем обычно ему полагалось. Кондрат Олегович, обрадованный нежданной удаче, даже слегка проникся горем электромонтера, но вскоре тоже о нем забыл, потому что жизнь тем и оригинальна, что несчастье одного дарует счастье другому.
Свежие комсомольские силы исправно прибывали на замену выбывшим кадрам, и с воодушевлением вливались в жизнь города и завода. Их молоденькие жены беременели и рожали здоровых детишек, что было весьма кстати, потому как процент отклонений у детей, рожденных от старожилов, добрался уже до четырех с половиной, а мертворожденных — так и вовсе равнялся семи.
В общем, жизнь шла довольно размеренно, по крайней мере, Никодим своими пророчествами ее не баламутил. Юный Староверцев в это время вообще ни с кем не общался, и даже с отцом контакты свел к минимуму. Распорядок дня у мальчика был однообразен: утром он умывался, выпивал стакан молока с кусочком черного хлеба, часов до одиннадцати читал, ожидая, когда взрослые отправятся на работу, а детвора в школу и двор опустеет, затем выходил на улицу и пару часов занимался спортом, уделяя особое внимание упражнениям на перекладине, потому как знал, что это способствует быстрому росту скелета. Затем он возвращался домой, принимал душ, переодевался, обедал, прихватывал сумку с пустыми банками и отправлялся исследовать город и окрестный лес. За четыре года Никодим изучил каждый закоулок Красного и даже обнаружил разбросанные по всему городу берлоги дворника Гнома, коих оказалось целых двадцать семь, и которые раньше никому обнаружить не удавалось, хотя смрад от них исходил удивительно стойкий. В лесу Никодим собирал листья, цветы, коренья и семена различных растений, а еще ловил насекомых и прочую мелкую живность, которую распихивал по банкам. По возвращению домой из образцов растений мальчик делал гербарий, а насекомых насаживал на булавки и засушивал. Мелких животных вроде ящериц, змей или мышей он на иглы не сажал, просто наблюдал за ними в течение нескольких дней, пока животные еще шевелились, потом сливал в унитаз. Так что очень скоро его комната стала походить на лабораторию ботаника-зоолога. Остаток дня и вечер Никодим проводил, занимаясь своими коллекциями, или опять же в чтении.
Иван в дела сына не лез, и вообще старался Никодиму лишний раз на глаза не попадаться. И этому способствовал разговор, который состоялся однажды между ними. Случилось это так.