Ты забыла свое крыло

Направил стопы свои к метро. Совсем уже ослабел. Голубю уступил дорогу! Пер, плечистый, как танк, а я предупредительно соскочил на проезжую часть. Нет! Так не пойдет. Надо собраться. Бегом вернулся — и снова начал свой путь с угла. Опять прет — и даже не смотрит. Ну нет! Я как врытый стоял. Потом мотнул головой и плюнул. И прямо в голову ему попал! Отлично! В пенистой шапочке, сползающей на глаза, бешено заметался, не различая ни черта. Такая вот разминка.

Спустился в метро. И через двадцать минут поднялся. Шел через темный пустырь. Не то что тогда на «Скорой». Промозглая, бесснежная зима! Забрезжил наконец тускло освещенный подъезд больницы. На ступеньках курят врачи в белых халатах, шапочках, то же и больные — в летних футболках, тапочках. Русская удаль. Красота!

Прибыл? Недолго пропадал? Ну что? Прямо к Паше? «От операции отказываюсь — отдай бабу»? А она ему нужна? Думаю, что как раз потеряю все: и ее, и операцию — больше уж к этому клонится жизнь. «Через Лету обратно»? А не пора ли туда? Кто меня здесь держит?.. И через пару секунд четко, как рифма, появилась она. Сердце сладко сжалось. Неужели любовь? Да. Сильнее сейчас ничего нет!

— О! — произнесла. И вдруг, проходя мимо, зарыдала.

— Ты чего? — остановил за локоть.

— Ч-черт! — всхлипывала. — Ни себе, никому!

Оглядывалась на больницу, где, видимо, кончилась ее работа.

«Ну почему — никому?» — хотел было сказать я. Но не сказал. Как-то прозвучит неказисто: один бросил — другой подобрал! Надо унять этот колотун, взять себя в руки.

— Тебе куда?

— Мне? — глядела на меня, вспоминая. — На Балтийскую.

— Ну, поехали.

Шли через пустырь, постепенно успокаиваясь, каждый по отдельности.

— Полюбил, что ли? — спросила кокетливо.

Я кивнул.

Вышли в синем свете фонарей. Куда ж меня несет? И — восторг!

На узкой улице, выходящей к Обводному, остановилась у обшарпанного дома. Стала рыться в сумочке.

Так. Ключи вытащил, козел!

— Здесь он, что ли, живет?

— Я здесь жила! В квартире его родителей покойных. Ну всё. Перерыла всю сумку!

«Да. Фартит мне!» — подумал с восторгом.

— Не! К матери нельзя! — устроила сама с собой совещание. — Всё! Я знаю, что делать!

Уверенно зашагала по этой страшной улице. Да-а. Места! На пустырях горели костры, вокруг — толпы каких-то бродяг.

— Римка! Дуй к нам!

Вдруг свернула туда, к моему ужасу. Поспевал за ней.

Она прямо подошла вдруг к самому страшному амбалу и с диким криком:

— Ты рамсы, я вижу, попутал! — резко ткнула ему кулаком в огромную носяру.

К моему удивлению, толпа встретила этот жест одобрительным гулом.

— Ну ты, Римка, даешь!

И амбал лишь жалко хлюпал носом, подтирая кровь. Более того, небольшая группа отделилась и решительно шла за ней. Впереди — она, вдохновенно за ней — народ.

«Ну прямо “Свобода на баррикадах” Делакруа! Куда ж она их поведет?» — подумал я опасливо. Быть может, отстать?

Но тут она сама вдруг остановилась, обернулась и, вытянув руку вперед ладонью, остановила народ:

— Стоп! Не сейчас!

И «войско» ее разочарованно разбрелось. Куда же, интересно, они так вдохновенно шли?

— Мои люди! — довольная, объяснила она. — К нам в медпункт тут кто только не обращался! А с этими вечно что-нибудь!

Вошли в Балтийский вокзал. Куда-то поедем? Но оказалось, конечная точка. Над пустой уже платформой — большой красный крест и табличка «Милиция».

— Не! — рукой махнула на красный крест. — Там теперь начальник — козел! Но у меня тут кореш есть!

И мы вошли в милицию.

Отгороженный прилавком (наверное, термин неточный), сидел рыжий веснушчатый лейтенант. С другой стороны стола — в упор освещенный лампой, совсем молодой пацан.

— Нашел кого изнасиловать! — укоризненно говорил дежурный.

— Так кто ж знал! — покаянно произнес подозреваемый.

Или уже не «подозреваемый»? Не берусь судить.

— Привет, Рома! — проговорила она. — Пустишь?

Не прерывая воспитательной беседы, Рома положил на стойку крупный ключ. Она вопросительно глянула на меня. Я уверенно кивнул.

Мы двинулись по узкому коридору. Она с ходу открыла тяжелую дверь, и мы вошли в камеру. Синее почему-то освещение. Бр-р.

— Что? Не нравится? — удивилась она.

— Да нет. Ничего!

— Тогда давай ложись.

Выбор невелик: три дощатых шконки вдоль стен.

Я лег на правую, с наслаждением вытянув ноги. Римма легла напротив.

— Здесь — ни-ни! — строго сказала она.

— Понял.

Глубокий освежающий сон?

Но поначалу не вышло.

— К вам гость!

И Рома впустил «раскаявшегося». Или еще не совсем? Тот лег между нами, на среднюю шконку. Причем, что мне не понравилось, с Риммой голова к голове! Ну а если ногами к голове, тебе бы понравилось? Успокойся.

Она тут же безмятежно заснула, с улыбкой на устах. Залюбовался ею: ну чистый ангел!

Подозреваемый (верный ли термин?) тоже довольно быстро заснул. Ни в чем, видно, таком, чтобы совсем уж плохом, себя не подозревал. Не скажу, чтобы и я долго страдал. Мелькнула только одна странная мысль: одобрит ли Гуня этот сюжет?