Ты забыла свое крыло

— А то развелось тут всяких, — горевал он. — Там у Борисыча одна... Шел я по коридору их заведения, его искал. И вдруг одна красавица — хвать, и чуть мне всё... главное не оторвала! Еле оттащили! А потом она еще объясняла свысока, что это я виноват, не так глянул на нее. А тот мужик, который в ней якобы сидит, взревновал — и меня наказал, точнее, пытался. Это что, нормальная жизнь? Так то хоть в сумасшедшем доме все было.

— Так мы к ней сейчас и идем!

...Но не мог я это ему сказать! Мне кажется, даже крепкий десантник может не выдержать. Так, может, не идти, может, не надо? Так он же меня и прибьет, если не дойдем.

Вошли в суд, поднялись к ее кабинету.

«Может, нету ее? — взмолился мысленно я. — Вчера же на моих глазах в воронок ее-его кинули?»

— Может, тебе не ходить, подождать? — у самой двери сказал я Валере.

— С какого перепугу? — Валера вскипел. — Так я ж главный свидетель! Я ж мать твою, Алевтину Васильевну, уважаю! Это ж сказать надо судье!

— Сейчас...

Я приоткрыл дверь, но глаз зажмурен был. Открыл — она! Яна, красавица моя, сидела в кресле как ни в чем не бывало и с кем-то робко говорила по телефону. Цепи тюрьмы оказались бессильны. Тонкими своими ручонками их порвала.

— Думаю, не надо тебе туда, — я проговорил.

— Почему это?

— Да не в духе, по-моему.

— И что? Да я, когда служил, уссурийского тигра заламывал!

— Боюсь, тут хуже, — не успел сказать я.

Валера уже открыл дверь.

— Что это такое... — проговорил он.

И был перекрыт криком нечеловеческой силы.

— Вы и здесь преследуете меня?! Охрана!

Валера выскочил.

— Что это, а? Почему здесь-то она?

Сказать, что она еще и в квартире его живет, значило бы его добить.

— Присядь, — сказал я ему.

И вошел сам.

— Ты? — кинулась мне на шею она.

Даже неудобно. Воспаленный глаз Валеры таращился в щель.

— Ты чего такая взволнованная?

— Да ходят тут... разные маньяки. Работа такая!

Ценит свою работу!

— У тебя все в порядке? — разволновался и я.

— Да были тут... всякие неприятности, — созналась она. — Да Вера Владимировна заступилась, выручила меня. Ты ко мне по делу или так?

Снова на мне повисла. Валера, уйди!

— Ну ты ж помнишь... мое дело?

— А, да. Ты написал заявление? Пиши. Вот образец. Дальше. Квитанции об оплате с маминой подписью отыскал?

— Ищем.

— А свидетеля про маму, который подтвердил бы ее проживание?

— Боюсь... не понравится он тебе, — вздохнул я.

— Что значит, мне не понравится? — строго сказала она. — Главное, чтобы он у суда доверие вызвал.

— Найдем!

В крайнем случае сделаем Валере пластическую операцию.

— А мы когда с тобой увидимся? — прошептала она.

— Так мы уже видимся! — с некоторой оглядкой пробормотал я, даже с двумя оглядками.

Впереди — дверь «Судья», сзади горит в щели глаз моего друга.

— Нет. Не так! По-настоящему! — она прижалась ко мне.

— А чего? Тут неплохо! Все о... юридицки! — бормотал я, пытаясь вырваться.

Вырвался! Надула губки.

— Позвоню!

...Несколько смущенный таким «публичным успехом», я ушел.

Валера ждал меня на скамье. Пока что не на «скамье подсудимых». Но — жесткой.

— Скажи мне, почему, куда теперь с тобой ни пойдешь, — они?! Может, ты сам уже такой?

— Да пока нет.

— Тогда мне скажи, почему тебе так «везет»?

— Не знаю. Когда в детстве еще в больнице со скарлатиной в шесть лет лежал — уже выделялся. Выдавали на завтрак два кубика масла и два куска серого хлеба. Все размазывали их ножом и ели. А у меня почему-то ножа не было, а спрашивать стеснялся. Так я клал два куска масла между двумя кусками хлеба и сдавливал. И так ел. И ребята в палате прозвали меня «В двойном размере». «Слышь, ты, «“в двойном размере”!» — так обращались.

— Да, так у тебя все и осталось, — Валера констатировал, — «в двойном размере». И горячки вдвойне, и проблем! Ну всё. Я отваливаю. Честно говоря, в Сяглицы тянет. Там у нас хоть и сумасшедший дом — а всё поспокойней. Скажу тебе, наши «нормальные ненормальные» лучше. Хоть не лезут всюду.

— А Шпеньков? — вспомнил я.

— Да... А Шпеньков? Это верно. Мужчина затейливый. Но он нормальным считается! От него, правда, всего можно ждать. Если он сумасшедший дом хочет захватить в качестве своей личной резиденции, то это о многом говорит.

— Да, — оценил я, — нестандартно.

— Так ты считаешь, — сказал он, — «в плане сдвига мозгов» все теперь постепенно выравнивается? Одинаково уже всюду?

— Похоже на то.

— Ну ладно. Тогда ты терпи здесь, а я к себе поехал. Ну, хоп!

Сцепились пальцами.

— Нет! — Он вдруг яростно выдернул руку. — Не поверю никогда, что нигде ничего нормального не осталось. Поезжу по городу, раз уж вырвался. Должна же хоть одна нормальная баба быть? Принципа вопрос!

— Ну... съезди. — Я вынужден был согласиться. — Город большой...

— Точно! Ну, может, еще заскочу, попрощаться.

Мы сидели с Аленой в «Италии».

— Ну почему ж так? — убивалась она. — Благородные начинания, которыми охвачен весь мир, заканчиваются у нас обнулением карточек?

— Менталитет.

— У нас бы сейчас тут плакаты мелькали, всякие дикие типы орали бы и плясали тут в знак протеста против подавления половых изменений — у вас почему ничего этого нет?

— А ты бы хотела сейчас этого? Когда мы с тобой тут сидим?