Ты забыла свое крыло

И только вышел в нашем аэропорту — телефончик забрякал. Но это местный, надеюсь? Не разорюсь? И как всегда — обмишулился: Париж! Хоть родной голос: Кузя, старый друг! Институтский товарищ, соратник походно-рюкзачной юности... Потом вдруг резко в политику ушел, не то распространял. Полтора года отсидел. Потом — политический изгнанник, Париж... Но сейчас как-то это сдулось, потеряло остроту. Даже на выпивоны по праздникам в наше посольство ходит. Наши с ним ссоры до драки с умилением теперь вспоминаются. Победила дружба! А точней, победила коррупция, примирила врагов...

— Ты жив? Тут халтура одна намечается. Приезжай.

— Халтура — это я завсегда!

Ночь перед вылетом я не спал. Вспоминалась юность. Кольский полуостров, довольно однообразный пейзаж... Я наконец задремал.

Горы Хибины, куда мы ездили каждую весну на подходе к белым ночам, тогда наимоднейшим местом считались, сюда съезжались покрасоваться лучшие люди Питера, и не только Питера, успешные, спортивные, элегантные, веселые — примерно как мы. Весь мир был у наших ног — как та сияющая снегом гора, на которую мы взлетали на подъемнике и с которой на все мы смотрели сверху вниз!

Безоговорочно веря в свое всемогущество, загорелые, гибкие — каждый мускул звенел, — мы съехали однажды с друзьями вчетвером и решили продолжить путь в поисках необычных приключений (обычными мы были уже пресыщены). Внизу оказалось темновато. К тому же разыгралась пурга.

Наконец мы выбрались на глухую улицу какой-то деревни. Такой и на карте не было. Заблудились? Вдруг из пурги появилась почта — родная до слез, с голубенькой вывеской. «Надеюсь, хорошенькая почтальонша?» — высокомерно произнес я... Старуха. И даже две. Потом — тут работал какой-то телепатический телефон? — появились еще две, фактически беззубые. Их стало вдруг четверо... как и нас. К чему бы это?

Хихикая, старухи сели на скамейку напротив, как на деревенских танцах. И мы вдруг с ужасом поняли, что мы одни здесь — представители сравнительно молодого возраста нашего пола, а вокруг — лишь болота и пурга. Появилась горячая кастрюля пахучего зелья, которое мы почему-то принялись жадно пить. Вскоре я стал замечать, что мы сделались довольно неадекватны — хохотали, расстегивали рубахи. Опоили нас? И вдруг Кузя, мой ближайший друг, взмыл в воздух. Что это с ним? От дыхания стоял пар — видно плохо. Но я успел разглядеть, что самая маленькая, коренастая — настолько маленькая, что почти не видно ее — вскинула моего ближайшего друга на плечо и куда-то с ним пошла. Руки-ноги его безвольно болтались... а ведь сильный спортсмен!

— Кузя! — вскричал я.

Но тут и сам неожиданно взмыл в воздух. Куда это я лечу? Хоть бы одним глазком увидеть, кто меня несет? Может, хорошенькая?.. Но навряд ли. Кроме вьюги и завывания ветра, я ничего не видел и не слышал.

...Совсем другая изба: более бедная. Окоченел я, пока был несен через пургу, задубел — и, как бревно, тяжело был сброшен у печи. Наконец-то я разглядел мою похитительницу... Мечты, прямо скажем, не сбылись! Суровая охотница — это да! Она вдруг появилась в белой длинной рубашке, похожей на саван. Я задрожал. Видимо, начал отогреваться. Хозяйка моя вдруг полезла в раскаленную печь. Зачем? Потом я вспомнил из рассказов отца, что в русской печи не только готовят, но и моются... да и еще кое-что! И как раз из печной тьмы высунулась ладошка и поманила меня. Я замер.

Кто-то стучал в заиндевелое окно... Лыжей! — разглядел я. Кузя махал ладонью куда-то вдаль.

«Уходим!» — понял я. Я, крадучись, выбежал. Мы быстро собрались на площади. К счастью, все четверо. Ушли?

— Моя бежит! — вдруг закричал я.

Она неслась в белой рубашке, как маскхалате, с каким-то длинным предметом в руке. Ружье? Ну это как-то уж слишком!

— Валим! — скомандовал я.

Из соседних улиц выскочили и остальные амазонки, с разными, преимущественно недружелюбными, предметами и криками...

И, как ни странно, это пребывание в Париже примерно в том же «жанре ужасов» шло. Вечер, и мы с Кузей стоим в баре.

«Могу я хотя бы присесть?» — «Нет!» — «Почему?» — «Дорого!» Оказывается, если присядешь за стол, все автоматически вдвое дороже. «Ну и что? Я заплачу! Могу же я получить удовольствие? Париж все-таки». — «Нельзя! Кичиться здесь богатством — дурной тон!» — «Да какое ж это богатство — присесть с чашкой кофе?» — «Нет!»