Ты забыла свое крыло

«И видимо, небескорыстно!» — появилась наконец самостоятельная мысль, но какая-то гнусноватая, испачканная. Да, видимо, здешняя муть налипает на мозг. Это на свободе — мозг твой, а тут... перемешан, как яйцо ложкой.

— Но зато, — я заговорил в том же поганом стиле, не в силах удержать себя (все, исчез прежний я), — вас здесь не притесняют конкуренты, и вы прекрасно играете свою любимую роль. Для всех образец! Красиво раскаявшийся!

Лже-Касатский побелел от ярости, но взял себя в руки. И я это оценил, поскольку тут это — драгоценная редкость.

— Вы давно, видимо, не читали Толстого, — мягко проговорил он.

Но тут впал в бешенство уже я: «Это я-то не читал? Это я-то?!» А действительно, когда я читал?.. В школе, может быть? Позже?

— Касатский — пижон! И Толстой это пишет!

— Как? А считается, это великий образ.

— Двоечники лишь считают так! А на самом деле — это его величие, этот его косой взгляд на себя: «Как я вообще гляжусь в роли пустынника?», это чисто театральное его отрубание пальца, считай члена — театр!

— Ничего себе театр, — я поежился.

— Театр — он такой: и умереть можно! Но на самом-то деле святая — невзрачная родственница Касатского, к которой он заходит. Вот она — да! И изворачивается, и лжет, и унижается — и всех тащит на себе! Вот это святая! И это Толстой и хотел сказать. Но не был услышан. «Какая еще родственница, что за чушь? Что вообще там можно играть?» Их не переубедишь. И искусством, да и миром — правят вот такие «князья касатские» и гордо прут брюхом вперед: «Мы святые!» А настоящих святых — в упор не видят. Те пашут в миру! И вы идите. Там нужней вы!

— Вам нельзя так нервничать! — Борисыч появился.

С «почетным гостем» уважительно обращался.

Касатский повернулся.

— Ну вот, поговорили, — сказал он Борисычу.

Не по его ли заданию?

— Спасибо, — поблагодарил Борисыч.

Касатский, аккуратно поставив стул на прежнее место к окошку, ушел.

Мы смотрели друг на друга. Злоба вроде ушла.

— Вам надо с Валерой вашим связаться, — Борисыч сказал.

— А...

Борисыч протянул свой серебристый смартфон.

— Не помню...

Он ткнул пальцем в дисплей, протянул:

— Говорите.

— Валера? Я опять здесь...

Глава 5

— Опять я здесь, — проговорил я, озирая грустный осенний пейзаж.

— Нет! Опять ты «не здесь», — злобно Валера проговорил. — Не нужен ты здесь! У тебя там своя «палата».

Мы мчались с ним вдоль полей — но не на его парадном джипе, а на его рабочей, говенной машине, только вместо бочки кузов поставили... Но я не сказал бы, что гордо мы выглядели.

Да-а. Валера в прошлый раз на машину говна меня обменял — а в этот раз даром отдали.

Мы уже подъезжали к городу: гигантские спирали, забитые машинами, безликие стекляшки, отражающие облака.

— А тут вот портрет вашего Шпенькова был, — показал я на белый прямоугольник. — Во, память. И где ж он?

— Да-а, — произнес Валера. — Такое впечатление, что ты с больной этой Красной Дачи не вылезал. Где Шпеньков, спрашивает. Там! — ткнул пальцем в небо.

— Как? — испугался я. — Опять застрелился?

— Да нет. Там в смысле наверху. Когда приезжает, только с мигалкой ездит. Теперь вашей Красной Даче хана. Шпеньков будет жить.

Ехали молча, любуясь — что скрывать? — размахом жизни. Все строится что-то. А сколько появилось! Взором не объять!

— А эта твоя подруга, которую я тут подвозил... — произнес Валера с уже знакомым мне хищным выражением лица, даже нос обострился и ноздри зашевелились.

И держит паузу, гад!

Потом невинно продолжил:

— ...крутая тетка! Оказывается, это она, через мудаковатого этого дилера, квартирку мою снимала... для плясок этих. Ну, я ей предложил напрямую сомкнуться, без этого гондона...

Снова щемящая пауза.

— ...она говорит: «Нет! Проект исчерпан. Все!»

«Ну, спасибо ей, — подумал я, — что проект закончен. Но угомонилось ли все это в моей башке?»

Въехали под арку. И у меня ноздри зашевелились. Всегда опасность чуешь заранее... Нет. Ничем не пахнет. Лишь как-то затхло... Валера открыл сзади фургон, вытащил ящик с инструментом, моток жесткой проволоки.

— Вот так, — Валера произнес. — Не мед пить приехали.

Мы поднялись ко мне — и работа пошла. Мы сбивали кафель, долбили штукатурку, кирпич, проталкивали в дыры шуршащие трубы из пластмассы, напоминающие засохшие кишки — взамен труб старых, массивных, чугунных, заросших, заблемандовевших, как Валера говорит. Их тоже там оставляли как исторический памятник — и шли в обход. Хорошо, что я имел уже опыт сантехнических работ. Вышли через все стены к чугунному водяному стояку, голо торчащему в отсеке с мусорными баками, отчего он в наиболее морозные зимы промерзал насквозь. Но сейчас — не зима еще, и даже какие-то цветки торчат из асфальта... Подключились к вентилю, повернули проржавленное колесико — и зашумело, пересохшие пластмассовые кишки упруго надулись. Мы вернулись в квартиру.

— Ну! — проговорил Валера и открыл кран над ванной.

Сипенье, бульканье — и мощный толчок: из крана «выпрыгнула» вода. И — после многих лет затхлости — свежее дыхание Невы!