Ты забыла свое крыло

Но тут запел талантливый нищий, и волшебного номера я не узнал.

— Ты чего, Веча, такой грустный?

Из-за тебя все! — хотел сказать. Но не сказал. Ведь это я про нее написал:

Как темно! Мы проходим на ощупь.
Я веду тебя тихую, слабую —
Может, ждет нас ответственный съемщик,
Сняв с ковра золоченую саблю.

Вот окно. Два зеленых квадратика.

Станут тени зелеными, шаткими.
В сквер напротив придут два лунатика
И из ящика выпустят шахматы!

Тени ночи вдруг сделались слабыми.

Темнота струйкой в люки стекает.
И овчарки с мохнатыми лапами
В магазинах стоят вертикально!

Ты берешь сигареты на столике,

Ты уходишь по утренней улице —
Там где тоненький, тоненький,
Мой сосед в этот час тренируется!

— Разогревай вчерашнюю гречу! — бодро сказал. — И брюки мои погладь!

Это я уже размечтался!

— Хорошо, Венчик! — откликнулась она.

Вскоре запахло паленым.

— Ты что там делаешь? — закричал я. — Гладишь?

— Нет. Вчерашнюю гречу разогреваю, как ты велел.

— Давай! Это, пожалуй, моя умнейшая мысль за последние годы! Ну что ты так медленно, как таракан, одурманенный дихлофосом!

Только расположился в туалете — на террасе зазвонил телефон.

Когда примчался — трубка уже висела! А Нонна стояла у плиты.

— Это ты повесила трубку?! — заорал я, замахиваясь. Она подняла тонкие руки для защиты головы.

— Я не вешала!

— А кто? Она сама повесилась, с горя?

Захихикала.

— Просто... я поговорила уже, — объяснила она с добродушной улыбкой.

— Ладно! — махнул рукой. — А кто звонил?

— А-а, — разулыбалась она. — Фома.

— Так чего ж ты молчишь?

— А я не молчу, Веч!

— А почему так быстро?

— Злой! — улыбнулась она.

Глава 7

Фома, как часовщик, запускал сломанное — и немало уже предприятий, в разных концах нашей родины, с его рук «тикало» как часы. И, как опытный реаниматор, пропускал все плохое через себя! И говорил мне, не вдаваясь в подробности:

— То, что нас с тобой когда-то ужасало, детской сказкой покажется по сравнению с нынешним!

А он и до этого был смурной. Отец его, крупный геолог, по непонятным причинам застрелился в тайге. И вот, Фома сидел на крыльце... слава богу, уже выстроенного дома. Убигюль, пока еще была здесь, строила дом, растила дочь...

Много чего повидал этот двор перед домом Фомы. Совсем недавно, казалось бы, я произнес здесь блестящий тост на шестидесятилетие Фомы, и все еще, кажется, было «в пределах». Сравнил его с принцем из сказки, который разбудил спящую красавицу Геологию после долгого летаргического сна. При этом все восхищенно посмотрели на присутствующую здесь красавицу — Убигюль, усыпанную драгоценными и полудрагоценными камнями.

— Да! — продолжил я. — Она — Геология — незаслуженно (?!) долго спала в хрустальном гробу, унизанном алмазами, топазами, кварцем, молибденом, никелем, вольфмрамом, цезием, ураном и радием!

Весь список ценных ископаемых я не стал приводить — и без того раздались овации.

— И вот он, — я прямо, без затей, указал на Фому, — вернул нам все эти богатства — они снова, так сказать, полезли из глубин — к нам!

Убиполь, надеюсь, не обиделась на «гроб»? Все же я не ее имел в виду, а Геологию... С другой стороны, мог обидеться замминистра недропользования Дувалян, который милостиво присутствовал на юбилее. Мог заявить, что это на самом деле он разбудил Красавицу Геологию. Но вроде обижаться не должен: свой пост он занимает полгода, а до этого был директором банка. И Дед тут же благочинно стоял! Так что все было складно, даже сам Фома в ответном благодарственном слове среди прочих других, кто помог ему жить, поблагодарил Деда, а в конце вспомнил и обо мне, обозвав меня своим «Пифагеттой», и уже, кстати, не первый раз! Для тех, кто не знает, поясню, что ничего оскорбительного в этом имени нет, скорее напротив: Пифагетта был спутник Колумба, сопровождавший его в кругосветном плавании и единственный, кто все записал: без него бы Колумба, возможно, не знали. Фома в пьяном умилении не раз мне все это говорил. Порой, правда, в похмельной злобе называл меня Пофигеттой — в том смысле, что я недостаточно бурно реагирую на происходящие вокруг события, и в частности, на события с ним — мол, это входит в мои обязанности.

Когда я примчался к нему в этот раз, он сидел на крыльце в любимой позе роденовского «Мыслителя», при этом извергая злобную хулу, касающуюся всех сфер человеческой деятельности. Суть его бешенства вскоре стала понятна: Убигюль бросила его! Поднял ее до себя, красавицу дикарку, а она уже сама поднялась выше, на недоступную ему высоту. «Ты, тундра!» — так обращался он к ней. И где она теперь? И где он? Теперь получается, что «тундра» — это он?!