Ты забыла свое крыло

Серж так надулся от обиды, что я с трудом затолкнул его в автомобиль. Недовольно фыркнув выхлопом, он укатил.

Ну вот: обидел друга, который так выручил меня! Кто бы еще согласился на этот рейс?

Надо теперь возвращаться в дом, холодный и затхлый после долгой зимы, «надышать» постепенно в нем жизнь, поладить с духом властной Хозяйки, которая по-прежнему главная в этом доме.

Я медленно взошел по крыльцу. Ступеньки мягко пружинили под ногой, чего вовсе не следовало им делать. Прогнило тут все, последняя ценность — табличка возле крыльца! Жив еще дух Хозяйки!.. который я, возможно, выдумываю, но как же не выдумывать, если живешь здесь?

Отец, поднеся какой-то листок к своему крепкому степному лицу, страстно вглядывался, азартно морщась: что-то нашел. Нонна не двигалась, глядя в бездну. И что характерно, никто из них и не думал начать распаковываться: это увлекательное занятие, как и все прочие, досталось мне. Надо выгнать нежилой, тленный холод отсюда!

Я воткнул вилку отцовского нагревателя в его отсеке, потом на нашей части террасы — подогреватель побольше, нырнул под кровать, вытащил электроплитки, сдул с них пыль. Жизнь налаживается! Бодро размахивая пластмассовым ведром, шел к колодцу. Да, исторический колодец больше всего пострадал за зиму: зеленая от гнили крышка отломалась и валялась в стороне, Кто только не черпал из этого колодца! Мне же, как всегда, достаются руины. Да еще возмущение «вампирш», поклонниц поэтессы: как я мог появиться здесь? Другие же у Нее появлялись! Теперь я, запоздалый, должен тут поддерживать некую жизнь... Ворот крутился с рыдающим звуком, железное ведро шло из глубины, качаясь и расплескиваясь. В воде плавали иголки и листья. Выкинул их, перелил воду в свое ведро.

Нагреватели уже веяли теплом, все громче, как приближающийся поезд, шумел чайник. Ну, что-то налаживается. За сутки мы тут пообвыкнем... и я улечу!

Щелк! Нонна на диване испуганно вздрогнула, уставилась на меня: что это? Вообще, это выстрел в меня, означающий: «Никуда ты не поедешь!» Побыв неподвижным, как и полагается трупу, я тяжело поднялся и, волоча за собой дребезжащий стул, вышел в вонючий коридорчик у исторического сортира. Приглядевшись ко тьме, поднял голову. Ну привет! Из черной электрической пробки над дверью в уборную, в паутинном углу, выскочила белая кнопка, как фига. Фиг тебе! Не будешь ты тут нагревать чайники, электронагреватели... вообще — жить!

Ладно! Посмотрим! Я вернулся на террасу, подумав, выключил наш обогреватель: надувшаяся алым, как пиявка, спираль медленно бледнела. Пусть пока! Все равно Нонна не реагирует. Тряхнул ее.

— Смотри: вот лампочка на плитке. Если зажжется — кричи!

Вяло кивнула. Я вышел в коридор, потянулся к фиге — протянул к белому ее «пальчику» свой пальчик. Резко воткнул.

— Есть, Веча! — донесся с террасы радостный крик.

Я с облегчением спрыгнул со стула.

Всю ночь я провел в борьбе с этой фигой. С годами характер Хозяйки явно портится (так же, как мой): в прошлом году она легко терпела два электронагревателя и две плитки — лишь иногда капризно выщелкивала фигу, а теперь — ну просто подряд! Щелк! Щелк! Некоторое время еще кукожишься под одеялом, самообманываясь: может, засну и так? Нет. Батя там у себя точно обледенеет. И что? Снова тащишь стул, карабкаешься... Тык! Легкий обманный пригрев, блаженство и... Щелк! Я волок теперь стул с грохотом: один я, что ли, должен не спать?! Поняв, в конце концов, что фигу не переупрямишь, я уступил... но — частично: свою батарею выключу, оставлю отцовскую, пусть хоть он не замерзает: девяносто три года, как-никак! Вдавил кнопку. Счетчик утробно зажужжал. Договорились! Заснуть в ледяной койке, конечно, не удалось.

— Чего это ты выключаешь мою батарею! — просипел батя.

Несмотря на ранний час, по агрономской своей привычке уже не спал, сидел за столом в нейлоновом ватнике и кепке, рассматривал свои листочки, поочередно поднося их вплотную к глазам.

— Чайник согреть надо! — рявкнул он. И это вместо благодарности! Не оценил, значит, что я все свое тепло отдал ему. Впрочем, такие мелочи его не занимают. — Замерз начисто! — потирая ладони, сообщил он и схватил ложку. — Сладкая каша какая-то! — отодвинул тарелку.

Когда этот хлопец из большой крестьянской семьи таким гурманом заделался?

— Банан, — холодно пояснил я. — Вот на пакете написано, что каша с бананом.

Дождь барабанил ночь и сейчас не остановился. Иногда, срываемая ветром с сосны, в крышу гулко била шишка. Нонна, оставаясь отрешенной, тут испуганно вздрагивала, кидала взгляд в окно.

— Я вчера уже гриб видел — такая погода нынче! — бодро сказал я.

— ...Банан? — сосредоточенно прожевывая, произнес батя.

— Я говорю, гриб.

— Банан, — задумчиво повторил он.

Не то что глухой, скорее упрямый. Нонна с ужасом глядела в какую-то бездну, не прикасаясь к еде. Славное утро!

Надо двигаться... хотя бы куда-то. Не в Италию, уже ясно, но хотя бы здесь!

Я спустился с крылечка, отпер сарай. Мой велосипед радостно задребезжал. Выдернул его из паутины. Вперед!